кошмары снятся.
Она плакала, едва завидев его руку, большую, на пальцах два кольца – она была всего лишь маленьким ребенком, мысль об этом была невыносима для Джорджа – конечно, она плакала, – а мать не говорила ни слова, позволяя ему – что толку теперь говорить обо всем этом?
– Только не позволяй этому повлиять на то, как ты к нему относишься, – предупредила Кларисса. – Не осуждай его. Ему нужно было измениться, он на самом деле изменился и теперь безумно меня любит, защищает и поддерживает во всем, за что бы я ни взялась. Я уважаю его и люблю его. Так что пусть это не сбивает тебя с толку.
– Ладно, – сказал Джордж. – Он был совсем еще зеленым. Да и быть родителем значит каждый день в чем-то ошибаться. Мне кажется, ты выросла вполне нормальной.
– В целом да.
Хотя к рукам у нее было особое отношение. Она прижимала руку Джорджа к себе, когда он ласкал ее, пока разбирался со своей проблемой. Касалась его руки так, словно это был совершенно иной уровень общения. Женские руки она тоже любила. Несмотря на то что мужчины постоянно смотрели на женщин как на предмет вожделения, по-настоящему оценить женскую красоту были способны лишь сами женщины. Они были ревностными почитательницами телесной красоты – не соблазн и упоение плотью, о которой мечтали смотревшие на них мужчины, а настоящей красоты формы, позы, жеста. В этом они видели свою морально-нравственную победу и даже прикосновение к божественному.
– Я иногда просто с ума схожу, если вижу красивые женские руки, – говорила Кларисса.
Руки женщины, обладающей грацией, одетой со вкусом, и мне хочется быть ей. Это чувство на грани эротики, даже за ее пределами, и эротикой его не удовлетворить. От некоторых жестов прямо умереть хочется.
– Ты уже стала одной из этих женщин.
– Нет, не стала. Я всего лишь имитация. Просто мужчин легко одурачить.
В итоге она оставила его, улетела в Италию. В какой-то степени ей хотелось убраться подальше от отца и его влияния, но скоро для этого не хватило бы и целого мира – в одной Италии у «Браун и Ко» было двадцать точек. «Пока ни одной нет в Малайзии», – сказал ей Джордж. Он спокойно отнесся к этому фактически, был ей благодарен. Она была великодушной, доброй, и это влияло на него как в физическом, так и в духовном плане. Так начался его долгосрочный процесс исцеления. Но часики тикали, и ей хотелось растить детей, жить в большом доме, быть любимой. Таков был вариант нормальной буржуазной жизни, и принятие этого стремления в некотором роде действовало на него успокаивающе, так как он видел в ней женщину, стремившуюся к приятной жизни. Он приходил к выводу, что людям ее возраста нравится комфорт ограниченной жизни. Для них была комфортной сама мысль о том, что существуют границы, в пределах которых можно жить.
29
Первые десять лет нового века были на исходе. Нейт закончил учебу в колледже в 2009-м (он брал академ). По этому случаю, получив подарок от Джорджа (вертушку, ресивер и двадцать необходимых пластинок, отсутствовавших в коллекции Анны, купленных в Kim’s, Colony и паре магазинчиков подержанных пластинок в даунтауне), Нейт вручил Джорджу настоящее рукописное письмо, где отмечал все важные моменты в их жизни: возможно, оно вообще было последним, написанным им от руки. Джордж зачитал его вслух прямо на месте. В нем говорилось, что он любит Джорджа, благодарен Джорджу, но его поколение омерзительно, а то, что следовало за ним, было не лучше прежнего. Он писал, что финансовая система была обречена на коллапс, равно как и экологическая – потому что вы, ебаные бумеры и поколение Х, выдоили их досуха. Он видел в этом проявление всеобщей жадности. Далее следовало: Вы, ребята, даже пальцем не пошевелите, чтобы хоть что-то изменить, вообще. По его словам, это было поколение абсолютно конченых людей.
Джордж закончил чтение, посмотрел на сына.
– Хорошо сказано.
– Суть не в этом, – сказал Нейт.
– Да уж, хреново дело. Видимо, вам, ребятки, придется жить с родителями, пока не стукнет тридцать девять, как в старой Ирландии. Потом жениться на какой-нибудь старой деве, школьной учительнице. Подрабатывающей единственной работницей сельской почты. Грустной и затюканной.
– Да ну тебя на хуй.
– Ты вошел в этот мир, скоро он станет твоим, – продолжал Джордж. – Сделай так, чтобы он принадлежал тебе, бери его и меняй. Придется сокрушить структуры, властвующие над ним, а это архисложно. Начать лучше прямо сейчас. На твоей стороне все, кто родился после 1980-го, и все, кто родился после. Вам придется с этим разбираться. Ты прав: у меня ничего не вышло. Я смотрел на то, что творится, когда Рейган был президентом, и говорил себе: у меня нет шансов. В политическом смысле перед лицом пропагандируемой национальной идеи ни деятельность отдельного индивида, ни его желания не имеют ни малейшего шанса. Достучаться до кого-то уже тогда было невозможно. И это было ошибкой. Но я просто взял и сдался без боя. Как и все остальные. Мы выбрали погоню за деньгами.
Шло время. Обама выступал с проникновенными речами. Они действительно производили впечатление. Приближались выборы 2012-го, и было ясно, что чем проникновеннее речь, тем меньше будет сделано. Джорджу уже было за пятьдесят пять, он катился под откос, к шестидесяти. Он знал, что значит быть чьей-то правой рукой. Соратником. Ником Каррауэем, глазами, ушами, но никогда – водителем. Эд Нортон, Барни Файф, Барни Раббл. Дядя Чарли, Мистер Ебаный Френч. По сути своей, комическая роль, где помощнику героя, мало для нее подходящему – порой путем долгих уговоров, – приходилось подстраиваться под его планы. Именно такими были его отношения с Берком на протяжении всех этих лет. Всегда. Зачем ему это было нужно? Из-за денег, с самого начала, но делал он их, придумывая всякую хрень.
И вот, в очередной из редких визитов в свой офис, он сидел за столом, а маленький кружочек на дымчато-сером экране ноутбука все крутился, крутился, крутился, и он ничего не мог с этим поделать, не мог ни выключить ноут, ни перезагрузиться. Гнев его зрел минуты две – не так уж и долго, может, даже с минуту, – а потом рванулся наружу, как блевотина, и он обезумел, вскочил, схватил ноутбук и хватил им о стол, еще и еще, пока экран не оторвался от корпуса, отскочившего на пол, затем с ужасным хрустом принялся раздирать экран пополам, но тот не поддавался, и тогда он швырнул