я, когда он не ответил. – Время пришло. Ты должен выполнить свою задачу.
– Задачу? – нахмурился он.
– Да, гуртовщик. Ты же не мог забыть. Идем. Я тебя провожу.
Он заколебался, и в смятении на миг напомнил молодого встревоженного Гидеона. И в этот миг я поразилась – неужели он когда-то именно так и выглядел? Трудно поверить, что мы вместе так недолго, хотя кажется, будто целую вечность.
– Да, – наконец сказал он. – Давай пройдемся. Я… Кажется, свежий воздух мне не повредит.
Когда Гидеон в развевающемся алом плаще пересекал комнату, он выглядел безжалостным императором, несмотря на растерянность. Не знаю, то ли плащ отлично подходил Гидеону, то ли Гидеон плащу, но я предпочла отбросить все воспоминания, которые навевал этот плащ.
Ануке и Дендек молча проводили нас взглядами. Даже не поклонились, не поприветствовали и не кивнули, как будто превратились в камень. Моя вторая просьба к Кеке. Если он выполнил третью, у нас может получиться.
Я запомнила кратчайший путь в закрытый сад из покоев Гидеона, но, в первый раз свернув в узкий коридор для слуг, испугалась, что забыла. Когда-то мы, не задумываясь, следовали за гуртовщиком из одного места в другое, но теперь мое сердце как будто состояло из острых кусков раскаленной стали.
Я не забыла путь. Каждый коридор вел в следующий, а за спиной раскатывалось эхо шагов Гидеона. Я не смела оглянуться, боясь разрушить чары, благодаря которым он следовал за мной беспрекословно, как овечка. Мы все больше удалялись от Лео, но прежний Гидеон все равно не возвращался. Осталось ли еще в нем то, что можно вернуть? Если я обернусь, насколько пустым будет его взгляд?
В лабиринте узких проходов мы никого не встретили, как и в галерее, выходящей в сад. Это был скрытый от взглядов участок, со всех сторон зажатый особняком, но никто не пользовался садом. Слуги развешивали одежду в своем дворе, а повара держали травы, кур и дрова в своем. Даже у лошадей было собственное место, а этот красивый, но бесполезный клочок земли пустовал.
Когда я направилась к маленькому домику, Гидеон шел рядом со мной. Это был не настоящий дом со стенами и дверями, только крыша и поднимающиеся наверх лианы. Внутри стояли скамейки с раскиданными старыми подушками. Но когда в последние темные часы до рассвета я строила здесь святилище, мне было некогда присесть. Все это время я плакала – мышечная память вернула меня в степь, где святилища имели большее значение, чем политика и властные атрибуты. Сичи дала мне чернила, писать на камнях, и я воспользовалась короткими палочками, чтобы достать до верха, но, пробормотав все молитвы и спев все песни, которые совершенно меня опустошили, даже не чувствовала боли.
В углу садового домика просачивающиеся солнечные лучи освещали плоды моего труда. А перед письменами лежало тело Йитти, и я медленно выдохнула. Кека сделал все, о чем я его просила.
Гидеон застыл на пороге, на мгновение смутившись. Потом отшатнулся, как будто хотел сбежать, тогда я вытащила нож и протянула Гидеону рукоятку.
– Это твоя работа как Первого Клинка Торинов, – сказала я. – Никто больше не достоин этой чести.
Если дух Йитти сейчас наблюдал за нами, я надеялась, что он меня простит. Он заслуживал лучшей участи, чем церемония прощания, проведенная человеком, который приказал его убить.
С бесстрастным лицом Гидеон взял нож и шагнул вперед. Он опустился на колени. Алый шелк растекся по деревянному полу, словно пролитая кровь, но истинный Клинок Торинов обхватил Йитти за плечи и положил его окоченевшее тело себе на колени.
Как мои руки машинально строили святилище, так и его руки сделали первый надрез. Гидеон сосредоточенно смотрел на Йитти, но в то же время ничего не видел.
На деревянные доски потекла кровь, не попадая на расставленные колени Гидеона. От слегка сладковатого металлического запаха меня затошнило. Всегда лучше провожать умершего, пока тело еще не остыло, но нам требовалось время для подготовки.
Я смотрела на Гидеона, и меня невольно завораживало, с какой легкостью он делает сложнейшие разрезы. Ему это как будто ничего не стоило. Он просто трудился, как делал уже тысячу раз, разрезая кожу, сухожилия и мышцы, слегка смещаясь, чтобы не измазаться в крови. Испуганный Гидеон, с которым я разговаривала перед поездкой в Киму, исчез.
– Не могу выбросить из головы, что, если бы Рах был с нами, когда мы брали Мейлян, сейчас здесь лежал бы он, – сказала я, наблюдая за его реакцией. Вздрогнет ли он? Трудно было заметить, когда он непринужденно орудовал ножом. – Наверное, я не смогла бы тебя за это простить. Не знаю, смогу ли простить за Йитти, кто бы ни отдал приказ на самом деле.
Его нож на мгновение застыл. Но потом Гидеон с остекленевшим взглядом продолжил работать. Упоминанием Раха я ничего не достигла, а ничего более провокационного придумать не могла.
В ту ночь Гидеон был зол. Мы взяли Мейлян. Избавились от своих тюремщиков и решили построить новый дом на мощном фундаменте империи, однако Гидеон не ликовал. Рах звал его из темницы. Снова и снова выкрикивал имя Гидеона, и тот расхаживал взад-вперед, вкладывая в каждый шаг ярость и обиду, напоминая лесной пожар во время бури.
А потом Рах запел. Его жалобная песня напомнила мне о собственных страданиях, и смутные сомнения переросли в уверенность, а Гидеон отказался возвращаться на праздник. Отказался есть и пить, сел на каменный пол на верхней ступеньке лестницы и закрыл голову руками, в одиночестве отдавшись горю. А через некоторое время вернулся с гордо поднятым подбородком, преисполненный решимости, и больше уже не оглядывался.
Отойдя подальше от Гидеона, я запела ту жалобную песню, как тогда Рах. Я не обладала таким же голосом, но пела как можно ниже и надеялась, что это сгодится. Гидеон приступил к позвоночнику Йитти – трудной и грязной задаче даже в лучших обстоятельствах. Становится еще труднее, если дрожат руки. Его руки были такими спокойными, такими уверенными, но когда я запела, они начали дрожать, и Гидеон возился с ножом, пытаясь воткнуть его между позвонками. Острие соскользнуло, испортив идеальный разрез.
Я продолжала петь, и плечи Гидеона задрожали, а потом он затрясся всем телом, работая над последними сложными участками. Пальцы соскользнули, и кровь брызнула ему в лицо, но, хотя Гидеон сгорбился, трясся и раскачивался взад-вперед, он молчал, пока голова Йитти не отделилась. Тело соскользнуло с колен Гидеона, но он продолжал держать голову и нож, от едва сдерживаемого горя его дыхание вырывалось с влажным хрипом, и, несмотря ни на что, жалость кольнула меня в самое сердце.
С сиплым воплем Гидеон свернулся калачиком над головой Йитти, нож упал на пол,