— Я себя достойно оцениваю, — кинула она жестким голосом, уже не пытаясь держать на лице дежурную улыбку. Даже не моргала, словно старалась взором превратить Делажа в каменное изваяние, уподобляясь Медузе Горгоне.
Только вот Амори не слышал — ни то глухой, ни то идиот:
— Я склонен думать, что одиночество сделало вас такой.
— Я не одинока.
В глазах у Делажа загорелась новая вспышка, Анне напоминающая свет лампы над хирургическим столом. Когда она поняла, что сама ответ на вопрос свой дала, стало слишком поздно.
Кончик языка отдал неприятной вязкостью, осушающей рот и нёбо.
— Рад слышать, что вам есть, с кем засыпать и просыпаться.
От возмущения под рёбрами всё загорелось, обугливаясь. Словно промеж ребёр пихнули тряпку, смоченную в керосине, и свисающий кончик, пропитанный бензином, подпалили.
— Позволю себе предположить, что человек рядом с вами и привёл к тому, что вы сейчас имеете.
— Вы слишком много на себя берёте, мсье Делаж, — отчеканила девушка, точь-в-точь повторяя слова Космоса.
На миг ей стало смешно с догадок француза, какие можно было сравнить с тычком пальца в небо, но быстро злое веселье изогнуло губы в недобром оскале:
— Вы не знаете ни меня, ни этого человека, чтобы разбрасываться такими утверждениями. И мне, признаться, надоело это вам повторять.
— Равно, как и я устал от попыток донести смысл своих слов.
— Я поняла, что вы хотите мне сказать. Увы, не могу похвастаться тем же, — подметила Князева и схватилась за клатч, покоящийся на стуле за спиной.
— Советую не разговаривать с другими мадмуазель на подобные темы, будучи подшофе, — запустила последнюю отравленную стрелу Анна и тогда уже разжала платье.
Она попыталась, не прикасаясь руками, грудью толкнуть Делажа в сторону. Но он не сдвинулся, будто был каменной глыбой, не меняющей своего положения тысячелетиями. Руки, упирающиеся в стойку, крепче сжались на каком-то дизайнерском выступе, и не позволили Князевой покинуть столь раздражающую компанию.
У неё кулаки зачесались от мысли толкнуть Амори ещё раз. Только вот француз не дёрнулся; одно лишь лицо скривилось, будто под одеждой у него была колотая рана, и Анна, в попытке уйти, задела её.
— Мы не договорили, мадмуазель Князева, — прошипел он в идеально-свистящем акценте, которой Князева мечтала поставить с самого первого курса, и вдруг большим пальцем подбородок ей приподнял.
Анна дёрнула головой, думая набрать воздуха в лёгкие, и вспомнила, словно ударом молнии, что себе обещала на помощь — хоть Пчёлу, хоть Сашу, хоть Макса — позвать, если Делаж руки себе позволит распустить. Что, в принципе, он и сделал.
А закрывать глаза на такую явную фамильярность Князева не собиралась.
Раньше, чем она успела подумать о поддержке, услышала, как по щелчку пальцев, именно в тот миг, окрик:
— Аня!..
Сигарета истлела ровно в тот миг, когда Пчёла вдруг оглянулся по сторонам и понял, что Анна куда-то пропала. Он помнил, что, прикуривая от огонька Космоса «праздничную», а по совместительству юбилейную, десятую по счёту сигаретку, увидел уходящую из зала Князеву.
Она держала руки перед собой, голову чуть опустила, шла быстро. Как будто убегала, но при том держала видимость спокойствия. Пчёла понимал, – он сам бы драпу дал в первую же минуту – потому и не осуждал. Девочке нужно было время, чтоб в себя прийти: воздухом подышать, в бар заглянуть…
Но Аня не возвращалась уж как-то слишком долго.
Витя потушил фильтр в пепельнице, за время переговоров наполнившуюся окурками, и повернулся к бригадирам:
— Княжна не нужна больше?
Не курящий, но пьющий «за компанию» Валера переглянулся с Холмогоровым, который и дым пускал, и коньяком баловался. Оба усмехнулись почти синхронно, догадываясь явно, с чем интерес Пчёлы был связан.
Саша, развалившись в кресле, которое ещё десять минут назад занимал Делаж, затянулся и на Витю внимательно посмотрел.
— Сегодня — нет, — он помолчал с секунду, пока Пчёла поднимался на ноги, а Макс шею разминал. Потом сказал, махнув: — Пойдёмте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Куда?
— Аньку проводим. Заодно бутылку ещё возьмём.
Бригадиры спорить не стали, разве что чуть поохали в усталости, поднимаясь вслед за Витей и Саней. Сам Белов, не туша сигарету, подошёл к Пчёле и хлопнул его по плечу так, словно это не они совсем в «Курс-Инвесте» поцапались.
Белый спросил негромко:
— Так ты скажешь, чего дарить ей собрался?
Витя поджал губы, с какими-то неясными самому себе мыслями взглянул на руку на своём плече. Он сделал шаг к порогу двойных дверей, которые, будучи открытыми, всех впускали и выпускали.
Пчёла чуть оттянул концы пиджака; коробочка во внутреннем кармане уткнулась бархатными гранями в рубашку.
Кривя душой, губами и взглядом, он усмехнулся:
— Завтра, Белый, узнаешь!
И сразу, как договорил, увидел возле бара две фигуры. Один из силуэтов почти полностью закрывал от чужих взглядов второй, прижимая к стойке.
Он был близок к тому, чтоб взорваться, когда узнал в девушке, зажатой в угол, свою женщину. Свою Анютку-незабудку. Свою Княжну.
Пчёла не сомневался ни миг. Он спустился со ступенек быстрым шагом, едва не переходящим на бег, и направился к «паре».
«Сука, надо было его сразу убить!..»
Бригадир дёрнул Делажа, едва успевшего на шаги обернуться, за воротник и с силой толкнул его от Анны. Лицо у Князевой по цвету ничем почти не отличалось от серо-голубого платья.
Пчёла не рассуждал даже, не думал о только что заключенной «дружбе», когда как следует кулаком по скуле французу дал, вынуждая Амори ахать, хвататься руками за воздух и путаться в собственных ногах. По-русски спросил, срываясь в крик:
— Тебе, блять, ладони прострелить, лягушатник?!
Делаж в ответ только хлопнул глазами, словно вопрос понял, и залепетал что-то на своём, указывая то на себя, то на Анну. На Витю бы, вероятно, Космос кинулся, чтобы Пчёла точно пистолет не выхватил, не пометил голову с излишне высоким лбом пулей, если бы он остался на месте.
Только вот слушать эти липовые объяснения на французском Пчёла не собирался. Понимал, вероятно, что он там себе лепил в оправдания:
«Я ничего не сделал», «Мы просто разговаривали», «Она сама меня спровоцировала!..».
Витю передёрнуло так, словно у него через горло пытались вытянуть какую-то особенно длинную тонкую вену, проходящую нитью чуть ни не через все органы.
Он обернулся на Князеву, когда нагнавший их Макс захватом перехватил локти Делажа. Белый, вытаращив на всю картину поистине охеревший взгляд, громко перебил возмущенно тарахтящего Валеру.
— Сань, да сука он!..
— А-ну кончай базар!!!
А Анна так и стояла возле стойки, не моргая, не отводя взгляда от француза, дергающего в руках Карельского подобно смертнику, не готовому к казни.
И Пчёла, чувствуя, как нервные клетки взрывались алюминиевыми крошками, направился к ней.
Он перехватил девушку так, словно боялся, что Княжна могла на пол осесть, если б не удержал. Пальцы сжались на плечах, на позвонках, в волосах, ловя то там, то сям. Витя не дышал почти; воздух с болью протолкнулся в лёгкие, только когда Анна вдруг что-то неясное ему, вроде, на французском сказала, и сама обняла его за плечи, большими пальцами уткнулась в ключицы.
Князева вдруг вздрогнула у него на груди, переводя дыхание.
Пчёлкину потребовались долгие секунды, чтобы взять себя в руки и не выстрелить, всё-таки, в ногу гандону.
— Он тебя обидел? — спросил тихо Витя, губами уткнулся в волосы своей девушки.
Поцеловал в темечко на выдохе, поцеловал на вдохе. Блять, ещё бы раз сто так сделал.
Фаланги пальцев скрутило, словно кто-то растёр костяшки в крошку, в пыль, когда Аня головой прижалась к груди Пчёлы, как к грёбанному спасательному кругу.
— Я в… норме, — ответила девушка, в паузе короткой фразы перевела опять дыхание, удивляясь частоте своего вранья. Витя крепче вжал ладони в её спину в попытке стать с Анной одним целым телом, и в горле стало до ужаса тесно и больно.