Да и куда их надевать-то, эти брошки да кольца с изумрудами, подумала Нина Аркадьевна, на кухню картошку чистить? Теперь же, после памятного скандала, Игорь Васильевич запирал секретер на ключ и уносил его с собой. Теперь он не доверяет Нине Аркадьевне, а значит, и никому. Нина Аркадьевна вся напряглась и сказала громко:
- Игорь, я решила подать на развод! Сегодня отнесла заявление в районный суд. Думаю, так будет лучше. Мы с Леной будем в этой комнате жить, ну а ты — в большой!
Из большой комнаты не ответили. Стояла тишина.
Видно, Игорь Васильевич перестал одеваться и стоял неподвижно. Слова Нины Аркадьевны были для него неожиданными. В глубине души он полагал, что пройдет время, и они помирятся, время все лечит, хотя когда он вспоминал истерику и драку Нины Аркадьевны на кухне, то вновь и вновь приходил в ярость, но в большей степени не на Нину Аркадьевну, а на поганого пьяницу Степана Егорыча, на эту беспортошную рвань, которая посмела ударить его, работника культурного фронта, музыканта, человека, глубоко и тонко понимающего музыку, человека с абсолютным слухом, как давным-давно сказал про него преподаватель в музыкальном училище.
Слова эти Игорь Васильевич запомнил на всю жизнь, потому что так хорошо про него больше никто и никогда не говорил. И вот он услышал слова Нины Аркадьевны о разводе и молчал, соображая лихорадочно, что же теперь делать, что ответить, как поступить?
- А если я не дам тебе развода? — наконец нашелся он.
- Не глупи. Суд разведет, — ответила из другой комнаты Нина Аркадьевна. — И комнаты разделят…
И имущество…
- Что?! — вздрогнул Игорь Васильевич и вбежал в маленькую комнату. — Ах ты, тварь! Какое имущество?! Которое я горбом наживал! Которое собирал по крохам! А ты сидела дома и задницу себе наедала! Конь як по ночам жрала?! А теперь ты на мое добро претендуешь?!
- Лена твоя дочь? Вот она и претендует, — улыбнулась Нина Аркадьевна. — А работала я или коньяк по ночам жрала — не важно. Имущество, нажитое в супружестве, считается общим и подлежит разделу. Так мне в суде сказали, понятно? Закон такой.
- Я в суде докажу, что ты — пьяница! Алкоголичка! — сжав кулаки и наступая на Нину Аркадьевну, сидящую на кровати, цедил сквозь зубы Игорь Васильевич. — Я ребенка у тебя отберу, понятно? И суд не позволит делить имущество, если тебя признают алкоголичкой! Вот так! Еще тебе скажу: я думал, ты в себя придешь, раскаешься! Поймешь, как подло ты вела себя по отношению к родному мужу!
Нина Аркадьевна едва сдержала улыбку, услышав забавное определение — «родной».
- Все эти дни я надеялся, что ты поймешь — все, что я делал и делаю, — только ради Ленки и тебя! Все, что я копил, зарабатывал, — я зарабатывал для вас! Ты вспомни, какая ты была в Алма-Ате? Голодная и оборванная! Хуже самой дешевой проститутки! Вспомни! Я подобрал тебя! Пожалел! Обул и одел! Драгоценности дарил! А ты! Паршивая неблагодарная дрянь! Не надейся! Никакого имущества ты не получишь! Ни-ка-ко-го!
- На суд вся квартира придет, — улыбнулась Нина Аркадьевна. — Уж они-то скажут, кто ты такой.
- Х-ха-ха! — очень ненатурально рассмеялся
Игорь Васильевич. — Вся квартира! Кто такие? Пьянь и рвань! Уголовные элементы!
- У Степана Егорыча, между прочим, два ордена Славы и куча других орденов и медалей. И он их наденет.
- Степан Егорыч к тому времени будет в тюрьме сидеть! За злостное хулиганство!
- Это еще бабушка надвое сказала, — опять улыбнулась Нина Аркадьевна, хотя внутри у нее все кипело, ее так и подмывало прямо сейчас вцепиться ногтями ему в лицо, вот прямо сейчас! Чтобы удержаться от этого желания, она сплела пальцы рук, до боли стиснула их.
- Будет, будет! — заверил ее Игорь Васильевич. — Один сидит? И другой сядет! А третий сам себе пулю в лоб пустил! Так-то, моя дорогая!
- Ах ты, падаль... — процедила Нина Аркадьевна и вскочила, выставив вперед руки, чтобы вцепиться в ненавистную рожу ногтями, но Игорь Васильевич оказался проворнее — пулей выскочил из комнаты, захлопнул дверь, крикнул:
- Ты пожалеешь! Клянусь, ты пожалеешь! — Он припер дверь тяжелым креслом, затем поспешно оделся, все время оглядываясь — не попытается ли Нина Аркадьевна навалиться на дверь? Затем Игорь Васильевич взял за ручку футляр с аккордеоном, поднял его, еще раз опасливо оглянулся на дверь и вышел из комнаты. Аккордеон был тяжелый, и вообще-то правильнее было бы оставлять его в ресторане, а не таскать через день эдакую тяжесть добрых четыре километра по переулкам, но Игорь Васильевич не доверял никому и очень дорожил немецким аккордеоном. Вот и таскал! Выйдя в коридор, Игорь Васильевич замер — из кухни раздавались подвыпившие голоса, о чем-то спорили. Опять пьянка, подумал Игорь Васильевич, куда только Гераскин смотрит? Не-ет, надо написать куда следует! Крадучись, Игорь Васильевич двинулся по коридору, дошел до распахнутой двери в кухню, остановился. Голоса сделались явственнее, стало слышно, о чем говорят подвыпившие соседи за столом. Они поминали застрелившегося Семена Григорьевича. Зинаида говорила, что для верующего человека — страшный грех кончить жизнь самоубийством. И попы отказываются отпевать такого в церкви, их даже нельзя хоронить вместе со всеми на кладбище.
- Положим, Семен Григорьевич верующим не был, с него и взятки гладки, — отвечал Егор Петрович. — Он был коммунистом.
- Все равно — грех, — упрямо возражала Зинаида. — Всякий русский человек — христианин. Я помню, в позапрошлом году он моей дочке яичко крашеное подарил, значит, верующий был?
- Ой, да перестань ты, Зинка! — перебила Люба. — Верующий — неверующий! Нету человека — вот и все!
- Хороший был мужик... — гудел голос Степана Егорыча. — Если б не эта гадюка... Ладно, наливай, Егор, помянем еще разок.
И раздалось позвякивание бутылки о стаканы или рюмки, черт их разберет, подумал Игорь Васильевич, а за гадюку ты ответишь, рвань. Он рывком пересек открытый проем двери в кухню, пробежал на цыпочках до входной двери, что было весьма нелегко с тяжелым аккордеоном в руке, открыл дверь и выбежал на лестничную площадку, захлопнул дверь и почти бегом стал спускаться по лестнице. Боже мой, думал он на бегу, в собственном доме приходится прятаться, до чего дожил.
Только на улице он отдышался и уже не спеша пошел привычной дорогой в ресторан, где ему предстояло целый вечер играть, улыбаться, принимать деньги и снова играть на заказ в духоте, глядя на пьяные физиономии, наблюдать, как они пьют, шутят, орут, спорят и иногда дерутся. Но все же они танцуют и слушают песни, которые им поет Нелли Сереброва. Бог мой, как он устал от всего этого, как хотелось бы отдохнуть, уехать куда-нибудь с Ниной... Стоп, с какой Ниной? Она же на развод подала. Господи, какая идиотка! Наверняка ее подбили на это соседи. Степан Егорыч, или Любка, или Полина — каждый из них способен на самую низкую мерзость — плебеи и негодяи, пролетариат, твою мать... Интересно все же, почему застрелился этот чертов бухгалтер? Точно, это связано с врачом и его романом. Наверное, на следствии такое открылось, что этому субчику ничего другого не оставалось, как пустить себе пулю в лоб. Так-так... Еще и Степан Егорыч получит по заслугам, каждому воздастся, будьте уверены. Но все же интересно, что же такого мог рассказать на следствии Сергей Андреич? Ишь ты! Врач участковый, знаем мы этих врачей... вождей партии и государства травили, глазом не моргнули, сволочь пархатая... этот хоть и русский, а недалеко ушел от жидовни. Еще поинтересоваться надо, какой он русский. Нинка в паспорте тоже русская, а на самом деле... А ведь он выправил ей паспорт на русскую в Алма-Ате, хоть бы за это спасибо сказала.
Неужели она действительно подала на развод? Была корова коровой, а вот на тебе — решилась! Нет, определенно ее настроили и подговорили... Игорь Васильевич и не заметил, как дошел до ресторана. С угла переулка, выходившего на набережную, в зимней темноте были далеко видны ярко освещенные окна, застекленная дверь с табличкой «мест нет» и красные светящиеся буквы: «БАЛЧУГ». «Балчуг» — по-татарски означает «грязь», подумал Игорь Васильевич, действительно, грязь там и больше ничего…