Джон Уэбб посмотрел в окно. Группа темнокожих людей спокойно беседовала о чем-то — о погоде, мировых событиях, солнце, жизни своего городка или, быть может, о том, что не мешало бы выпить.
— Seňor, испытывали ли вы когда-нибудь чувство голода?
— Однажды, в течение одного дня.
— Только одного дня! Всегда ли был у вас свой дом и своя машина?
— Да, до вчерашнего дня.
— Были ли вы когда-нибудь без работы?
— Никогда.
— Дожили ли ваши братья и сестры до двадцати одного года?
— Все до одного.
— Даже я, — сказал seňor Эспоза, — даже я иногда ненавижу вас. Ибо у меня не было своего дома. Ибо я голодал. Ибо я отвез своих трех братьев и сестру на кладбище, что на горе за городом. Они все, один за другим, умерли от туберкулеза, как только им исполнилось девять лет.
Seňor Эспоза посмотрел на людей на площади.
— Теперь я не голодаю, я не беден, у меня есть своя машина, я жив. Но я один из тысячи. А что сможете вы сказать вот им?
— Я попытаюсь что-нибудь сказать им.
— Я давно оставил эти попытки, seňor. Нас, белых, всегда было меньшинство. Я испанец, но я родился здесь. Они приняли меня и примирились со мной.
— Мы никогда не хотели признаться себе в том, что нас меньшинство, — сказал Уэбб, — поэтому нам так страшно поверить этому сейчас.
— Вы вели себя достойно.
— Разве это так уж важно?
— На арене во время боя быков это важно, на войне — тоже, да и в любой другой ситуации, похожей на эту. Вы не жалуетесь, не ищете оправданий. Вы не обратились в бегство и не стали мишенью насмешек и оскорблений. Я считаю, что вы двое держитесь очень хорошо. — Хозяин отеля медленно и устало опустился на стул. — Я пришел, чтобы предложить вам остаться здесь.
— Мы предпочли бы продолжить наш путь, если это возможно.
Хозяин пожал плечами.
— У вас отняли машину, и я не в силах вернуть вам ее обратно. Теперь вам не удастся покинуть город. Оставайтесь и примите мое предложение — работать у меня в отеле.
— Не могли бы вы сказать, куда нам лучше всего держать путь?
— Это может продлиться двадцать дней seňor, или двадцать лет. Вы не проживете без денег, без пищи и крова. Подумайте о моем предложении, о работе, которую я могу вам дать.
Хозяин поднялся и с удрученным видом направился к двери. Он остановился у стула, на котором висел пиджак Уэбба, и легонько коснулся его рукой.
— Что вы хотите предложить нам? — спросил Уэбб.
— Работать у меня на кухне, — ответил хозяин и отвернулся.
Джон Уэбб, сидевший на кровати, ничего не ответил. Его жена не шелохнулась. Тогда senior Эспоза сказал:
— Это все, что я могу для вас сделать. Чего вы еще хотите от меня? Вчера ночью эти люди на площади требовали вас. Вы видели у них в руках мачете? Мне удалось договориться с ними. Вам повезло. Я сказал, что нанял вас на работу в отеле сроком на двадцать лет и теперь вы мои служащие и находитесь под моей защитой.
— Вы сказали им это!
— Seňor, seňor, вы должны благодарить меня за это. Подумайте сами, куда вы пойдете? В джунгли? Через два часа вы погибнете от укусов ядовитых змей. Сможете вы проделать пятьсот миль пешком до столицы, куда вас все разно не пустят? Нет, вы должны примириться с тем, что произошло. Seňor Эспоза открыл дверь в коридор. — Я предлагаю вам честную работу и твердую заработную плату — два пезо в день и харчи. Предпочитаете вы остаться у меня или хотите встретиться в полдень с моими друзьями, которые ждут вас на площади? Решайте.
Дверь закрылась. Seňor Эспоза ушел.
Уэбб встал и долго смотрел на дверь. Затем подошел к стулу и ощупал кобуру револьвера, прикрытую брошенной поверх пиджака белой рубашкой. Кобура была пуста. Он держал ее в руках и, растерянно моргая, смотрел в ее черную пустоту, а затем перевел взгляд на дверь, за которой скрылся сеньор Эспоза.
Он подошел к кровати и сел на нее. Затем он прилег рядом с женой и поцеловал ее. Так лежали они и смотрели, как светлеют в комнате стены и разгорается новый день.
* * *
В одиннадцать часов, открыв настежь окна и двери, они начали одеваться. В ванной нашлись мыло, полотенца, бритвенный прибор, одеколон, заботливо приготовленные сеньором Эспозой.
Джон Уэбб тщательно побрился и оделся. В одиннадцать часов тридцать минут он включил маленький радиоприемник у кровати. Такой приемник обычно легко ловил станции Нью-Йорка, Кливленда или Хюстона. Но теперь он молчал. Джон Уэбб выключил его.
Возвращаться не к чему, позади ничего нет. Жена неподвижно сидела у двери на стуле, устремив немигающий взгляд в стену.
— Мы можем остаться здесь и работать, — сказал он. Наконец она сделала какое-то движение.
— Нет, мы не можем. Право, не можем. Ведь ты сам это знаешь.
— Да, должно быть, не можем.
— Выхода нет. Мы избалованы, мы испорчены, но мы последовательны в своих поступках.
Он на минуту задумался.
— Мы можем уйти в джунгли.
— Не думаю, чтобы нам удалось выйти из отеля незамеченными. Ведь мы не собираемся бежать, чтобы за нами устроили погоню, чтобы нас поймали? Это еще больше все осложнит.
Он кивнул.
Оба какое-то время молчали.
— Может быть, остаться здесь и работать будет не так уж плохо, — сказал он.
— Для чего? Все умерли — твой отец и мой, твоя мать и моя, твои братья и мои, все наши друзья, погибло все, что было нам близко и понятно.
Он кивнул.
— Мы останемся здесь, начнем работать, и в один прекрасный день кто-нибудь тронет меня и ты не стерпишь, ты ведь сам знаешь, что не стерпишь. Или кто-нибудь тронет тебя, и тогда я не стерплю и что-нибудь сделаю.
Он снова кивнул головой.
Так они тихонько беседовали минут пятнадцать. Наконец он поднял трубку телефона.
— Bueno, — ответил голос.
— Seňor Эспоза?
— Si.
— Seňor Эспоза, — он передохнул и облизнул губы, — скажите вашим друзьям, что в полдень мы выйдем из отеля.
Ответ последовал не сразу. Затем послышался вздох и сеньор Эспоза сказал:
— Как вам угодно. Вы уверены, что…
Наступило молчание, длившееся с минуту. Затем на другом конце провода голос сеньора Эспозы тихо произнес:
— Мои друзья будут ждать вас в конце площади.
— Хорошо, мы встретимся с ними там, — ответил Джон Уэбб.
— Но, seňor…
— Да.
— Прошу вас, не вините меня, не вините нас.
— Я никого не виню.
— Это ужасный мир, seňor. Никто из нас не знает, зачем он здесь и что он здесь делает. Эти люди сами не знают, почему они так озлоблены, но они озлоблены. Простите их и не питайте к ним ненависти.
— Я не питаю ненависти ни к ним, ни к вам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});