за шесть лет, но сейчас было даже как-то странно надевать его вновь: после того, как из-за него едва не…
Когда погибла Ара, я плохо осознавала происходящее. Я видела, конечно, смерть — нельзя жить в Амрау и не выйти однажды на большую дорогу, усыпанную еловыми ветвями или цветами, не увидеть процессию, провожающую соседку-старуху, — но вся она была далеко и не с нами.
Когда ушли бабушка с дедушкой, я была ещё совсем маленькой, и те похороны помнила как что-то красивое: ленты, резные фигуры и посаженное на могиле дерево. Потом мы ходили к нему несколько раз в год, повязывали банты на ветвях, оставляли хлеб, — но всё это было какое-то спокойное, отдельное, давнее.
Тётя Рун говорила мне: не ходи, не смотри, но я упиралась, — как же так, ведь там Ара. Но там не было Ары; там была обледенелая фигура, отчего-то немного похожая на Ару; но Ары там больше не было.
Она лежала на столе вся в белом: ткани выцвели от каких-то минеральных солей в воде, и платье не смогли снять, не повредив тела. Лицо было серое, искажённое. Её зверь ушёл; её душа давно отлетела; но я плохо понимала, что это значит.
Никогда — тяжёлое, сложное слово. А идея, будто Ары никогда больше не будет, такая дикая, такая странная, что не помещалась у меня в голове. Я смотрела на неё, но мне казалось, что это всё — ненастоящее. Что это не труп, а странная кукла, которую зачем-то принесли в наш дом и положили на обеденный стол.
Будто мы станем, право слово, её есть!..
Я стояла там, на кухне, и мне было не больно, не страшно, не горько даже — неловко. А вот мама кричала. Мама кричала, как раненое животное, тем рыданием, когда плач переходит в вой.
Ещё несколько месяцев я вздрагивала потом от громкого смеха, от детских криков и даже от лая собак. Во всех них поселился отголосок того ужасного дня.
И Става кричала так же.
— Он не должен так работать, — бормотала я себе под нос. — Я ношу его шесть лет, и ни разу… ничего такого…
Арден сел на ковёр у кресла, смешно скрестив ноги, уткнулся носом мне в коленку. Наверное, действие артефакта постепенно размывалось, и он что-то чуял; ещё вчера я заторопилась бы это исправить, а сегодня бездумно запустила пальцы в его волосы. Арден охотно потянул вниз резинку, позволяя мне распустить косу и сидеть, перебирая пряди.
У корней они были тёмные, почти чёрные в бедном свете бра, а к концам рыжели, проходя через все оттенки меди. Брови у Ардена тоже почему-то были скорее рыжие, и я прикладывала к ним волосы так и эдак, пытаясь подобрать самый близкий оттенок. Пальцы немного дрожали.
— Ламба во всём разберётся, — сказал Арден с нарочитой уверенностью, — напишет об этом научную статью и получит, наконец, своего рубинового ворона первой степени. Кстати, ты хочешь, чтобы он упомянул твоё имя?
— Упаси Полуночь, — я содрогнулась. — А что, если меня будут судить? И запрут в казематах.
— Исключено, — Арден помотал головой. — Это ведь не ты придумала этот «эксперимент», не так ли?
— Но запретная магия…
— Кесса, — он взял меня за руки и немного встряхнул, — выкинь с башки всю ту лапшу, что навешал на неё Брас. Он немножко помешанный на колдунстве, все это знают. Заявляю ответственно, как обученный вообще-то служащий Сыска, изготовление невзрывоопасных авторских артефактов для личного пользования не карается законом. Вот если бы ты их продавала на чёрном рынке…
— Я отдала один, — запаниковала я, — Фетире!
— И знает об этом кто?
— Все знают! Я же рассказала, и ты писал в Гитеб, и…
— Тшш, Кесс. На основе этой информации тебе нельзя вменить ни испытания на третьих лицах, ни криминализованное использование, ни коммерческую деятельность. Единственное, — он помялся, — Комиссия имеет право конфисковать изделие и запретить его дальнейшую эксплуатацию. Но это довольно маловероятно.
— Почему маловероятно? — угроза была серьёзная, но я почему-то выдохнула.
— Вердал им явно покажется интереснее.
— Если его найдут.
— Когда, — с незыблемой уверенностью поправил Арден.
Я фыркнула, отобрала у него свои ладони и принялась разбирать волосы пальцами, легонько массируя голову. Наверное, где-то можно было отыскать расчёску, но двигаться не хотелось. Арден прикрыл глаза и млел.
— А Летлима? — снова заволновалась я. — Извини, но мне показалось, у неё на меня какие-то… свои планы.
— Она не отказалась бы от того, чтобы ты работала на Матильду, — пробормотал Арден, не открывая глаз. — Но она не сможет тебя заставить.
— Она же Советница!
— Не волнуйся. Дюме тебе симпатизирует.
— Мастер Дюме… — я покрутила мысль на языке и всё же спросила: — имеет какое-то влияние на Летлиму?
— Они любовники, — спокойно, как бы между прочим, сказал Арден.
— Что?!
— Они любовники, — повторил он. — А ты не знала?
— Откуда бы?!
Он пожал плечами.
— Ну, это не секрет.
Какое-то время я сидела с глупым лицом, и даже начатую было косу забросила, — Арден по-кошачьи толкнул меня лбом в коленку, заставляя вернуться к волосам, а я шутливо почесала его за ухом. Тогда он, вздохнув, принялся рассказывать.
История любви оказалась скорее трагической, чем скандальной.
Сейчас уже сложно представить, но когда-то Летлима