- Если бы мой приёмный отец успел поставить меня в известность о сговоре с вашим отцом, я бы не стал противиться. Я считаю, что вы прекрасны, Маюри-сан. Я бы с радостью…
Дыхание изменило ему, он поперхнулся.
- Жаль, что всё так получилось, - тихо сказала Маюри, по-прежнему глядя вниз. – Теперь наша помолвка разорвана.
- Мы можем снова её заключить! – Широ тоже чувствовал себя не в своей тарелке, но говорил искренне. – Для этого нужно лишь ваше согласие.
- Отец никогда не позволит…
- Отец непременно хочет выдать вас замуж за Торио?
- За наследника Мино, даймё Асакура.
- Ну вот, - энергично кивнул Широ, - это я. Я из рода Асаи, во мне течёт императорская кровь. Чем я хуже Торио?
- Я согласна, - Маюри подняла голову и улыбнулась.
- Вы имеете в виду…?
- Да.
Храм на рассвете
Монастыри обычно располагаются на вершинах гор или на пустынных равнинах, подальше от человеческого жилья. Обитель, в которой вот уже шесть лет подвизался Асаи Мамору, находилась в глубоком ущелье, на узком берегу реки.
Место для монастыря – хуже не придумаешь. Каждую весну и осень обитель находилась под угрозой полного затопления. Не раз и не два монахи спасались от подступавшей воды на самой крыше храма, а когда вода уходила, они были вынуждены латать разрушенные стены и иногда даже отстраивать заново свои кельи. Но наместник монастыря, благочестивый Иошинори, считал, что подобная неустойчивость климата наилучшим образом сказывается на моральных качествах его подопечных, ибо никто не молится с таким усердием, как люди в предчувствии беды.
Солнце крайне редко заглядывало в ущелье так, чтобы осветить монастырь и его жителей, так что монахи привыкли к постоянному полумраку. Их рацион состоял из рыбы, которую удавалось поймать в реке, и в меньшей части – из риса и овощей, которые в монастырь приносили паломники. Ну как приносили… Спускали вниз на верёвке в специальной корзине, изготовленной для этих нужд. Попасть в монастырь можно было только двумя способами: либо долгим-долгим окружным путём по дну ущелья, либо сверху по крутой каменной лестнице, каждый шаг на которой мог запросто обернуться падением и переломом шеи.
Новые насельники приходили в монастырь редко, а уходили ещё реже, так как спуститься по каменной лестнице было всё-таки намного легче, чем подняться.
И вот в этом-то неуютном краю и нашёл своё земное пристанище второй сын повелителя Нидзёмару, Асаи Мамору, который почти не сомневался, что жизнь в подобных условиях обеспечит ему впоследствии все прелести буддийского рая.
Впрочем, такое существование его вполне устраивало. Мамору с самого детства не нуждался ни во вкусной еде, ни в красивой одежде, ни в дорогих изящных вещах, украшающих быт. Родившись хоть и в благородной, но в бедной семье, Мамору благословлял провидение, с самого начала указавшее ему путь. Он удивлялся, почему не понимают этого его братья: конечно, всем отпрыскам семьи Асаи надлежало стать монахами! Но Рю не питал ни малейшего уважения к религии, Акио предпочитал политику и математику, а Широ вообще ни к чему не испытывал склонности. Когда-то давно Мамору пытался увлечь младшего брата священными книгами и красотой буддийских обрядов, но Широ всё это казалось скучным. Мамору, однако, всё ещё не терял надежды, что хотя бы один из его заблудших в миру родственников однажды обратит взор на совершенствование собственной души, а не на всякие там суетные дела.
Мамору жил, почти не получая известий из дома, и его это вполне устраивало. Он не был любопытен. Меньше всего его волновали дела наследства: будучи монахом, он отказался от всего материального. Однако к внезапному появлению старшего брата Мамору был не готов, и удивление так исказило его лицо, что он долго не мог заставить себя принять прежний невозмутимый вид.
Акио, пришедший в монастырь пешком на рассвете, тоже с невольной оторопью разглядывал своего самого непорочного брата. В 20 лет Мамору выглядел на все сорок. Он был совершенно лыс, сгорблен, ужасно худ и таскал на плечах какую-то вылинявшую хламиду грязно-оранжевого цвета. Акио, одетый хоть и неброско, но со вкусом, отличался от брата так же сильно, как тонкий китайский фарфор отличается от грубой глины.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Было раннее утро. Река, уже давно вошедшая в привычное узкое русло, сильно шумела. Обоих братьев окутывал мокрый туман. Акио чуть поморщился, чувствуя, как липнет к телу благородный шёлк, Мамору несколько раз моргнул веками, почти лишёнными ресниц.
- Ну здравствуй, братец, - слегка поклонившись, произнёс Акио.
- И тебе здравствуй, братец, - дребезжащим, почти старческим голосом откликнулся Мамору.
- Как поживаешь, братец? – Акио изобразил на лице дружелюбную улыбку.
- В молитвах, братец. А как твои дела, братец?
- Да, вот, пришёл навестить тебя. Не возражаешь?
- Не возражаю, братец, - поклонился Мамору.
Беседа явно не клеилась. Никакой сердечности в голосе младшего брата Акио не заметил, да и сам не испытывал тёплых чувств. Он отказывался признать, что вот этот высохший и сморщенный мужчина, похожий на евнуха, и есть его родной брат Мамору. Да что с ним сделали за шесть лет?!
- Как твоё здоровье, Мамору? – всё-таки спросил Акио, вглядываясь в рябое лицо монаха.
- Здоровье? Я уж и забыл, когда меня спрашивали про здоровье. Всё хорошо, братец. Только не зови меня Мамору, от этого имени я давно отказался. Теперь меня все зовут Нобуру-Дасида.
- Как-как?
- Нобуру-Дасида. Это моё монашеское имя, - смиренно ответил Мамору.
- Гм, - только и смог выговорить Акио.
Оба минуту помолчали. Мамору переминался с ноги на ногу: он вышел из кельи, чтобы почистить берег перед храмом от водорослей и всякого сора, который каждый день приносила река. Встреча с братом нарушила его давно сложившуюся картину мира, и теперь он не знал, как себя повести. Чутьё подсказывало ему, что Акио, проделавший такой долгий путь, не захочет сейчас же повернуть назад и оставить Мамору в одиночестве заниматься утренними делами. Но что делать с таким гостем, монах и не представлял.
На выручку ему пришёл настоятель, почтенный бонза Иошинори, слабое пищеварение которого принуждало покидать стены кельи каждые два часа. Увидев своего самого преданного монаха в обществе хорошо одетого незнакомца, Иошинори опешил. Давно, очень давно паломники не появлялись в монастыре самолично! Свои пожертвования и просьбы о молитве они обычно клали в корзинку для передач, но рисковать шеей не спешили.
- Приветствую вас, господин, - сладко пропел бонза и настороженно прищурил глаза, - добро пожаловать в нашу жалкую обитель, ничтожнейшую перед ликом Будды.
Незнакомец повернул голову и посмотрел на него. Непрост, сразу понял настоятель. Лицо вроде бы невыразительное, но тонкое и до отвращения умное. Такому палец в рот не клади.
- Я пришёл просить убежища, - сказал Акио, теперь обращаясь непосредственно к настоятелю.
- Убежища! – всплеснул короткими пухлыми ручками Иошинори. – От каких же бед вы хотите найти убежище здесь, на этой ненадёжной земле, которая два раза в год скрывается под водной стихией? Я не позволю себе взять ответственность за вашу жизнь и благополучие, когда не могу поручиться даже за собственное будущее!
- До осени здесь не будет сильных дождей, - Акио холодновато улыбнулся, - а осенью я, возможно, уйду… Нет, возможно, я уйду гораздо раньше… Во всяком случае, если мой брат выживал здесь в течение шести лет, я уж как-нибудь смогу продержаться два или три месяца. Так вы примете меня?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Бонза пожевал губами и кинул недовольный взгляд на Мамору, который так съёжился, будто чувствовал себя виноватым за этот неожиданный визит.
- Обитель наша столь бедна, столь неуютна… - пробормотал настоятель.
- Я могу поселиться в одной келье с братом, - не моргнув глазом, сказал Акио.
Мамору разинул рот.
- Кельи наши столь тесны… - продолжал пожилой монах.