Читать интересную книгу Европейцы (сборник) - Генри Джеймс

– Вовсе не как надо – все не так! – в отчаянии воскликнула Фледа. – Вы не должны здесь оставаться! Не должны! – повторила она с твердой решимостью. – Вы вынуждаете меня говорить непозволительные вещи, и я чувствую, что заставляю вас говорить их мне. – И прежде чем он нашелся с ответом, уже другим тоном сказала: – Почему же, если все изменилось, вы с ней не порвете?

– Я? – Казалось, он остолбенел, услышав такой вопрос. – И вы спрашиваете меня об этом? Не вы ли, простите, подсказывали мне, в вашей чудесной манере, как следует мне поступать? Да я не порвал с ней по той единственной причине, чтобы предоставить это ей, чтобы меня ни в чем нельзя было упрекнуть.

И тотчас, уже жалея о брошенном вызове, Фледа повернулась к нему.

– Вас ни в чем, решительно ни в чем нельзя упрекнуть, – повинилась она. – Право, не знаю, что за глупые речи вы мне приписываете. Да, вы поступали согласно моим желаниям и все делали верно и хорошо, и это единственное утешение. А теперь ступайте. Все должно исходить от Моны, а если этого не случится, значит мы слишком много сказали друг другу. Вы должны оставить меня – навсегда.

– Навсегда? – выдавил из себя Оуэн.

– То есть пока все не изменится.

– Все уже изменилось – уж я-то знаю!

Фледа осталась глуха к тому, что он «знает»; она неистово взмахнула руками; казалось, сам дух этого «знаю» вихрем уносится из комнаты. Даже одно напоминание о нем было все равно как еще одно объятие.

– Ничего вы не знаете… и вы должны уйти и ждать! Но не должны терять себя.

Он огляделся вокруг и взял в руки шляпу, словно, несмотря на поражение, главного он все-таки добился и мог позволить себе послушаться в тех пределах, какие требуются для соблюдения формы. Он улыбнулся своей прелестной простой улыбкой – и больше ничего.

– О, я так счастлив, так счастлив! – воскликнул он.

Фледа замялась: ее поведение останется непогрешимым, хотя и приходится прибегать к наставлениям.

– И будете счастливы, если будете во всем безупречны.

Он рассмеялся:

– Я не претендую на безупречность, а вот письмо я сегодня вечером получу.

– Чего же лучше, если это то письмо, какое вы ждете.

На большее ее не хватило, и, произнеся это как можно суше, она погрузилась в молчание, достаточно красноречивое, чтобы полностью лишить Оуэна повода задержаться. Тем не менее он продолжал стоять, играя шляпой и заполняя долгую паузу натянутой смущенной улыбкой. Он от всего сердца хотел подчиниться ее желаниям, чтобы ей никоим образом не показалось, будто он способен воспользоваться преимуществом, которое приобрел; однако было совершенно очевидно, что у него за душой есть что-то еще. И пока он медлил, давая ей тем самым понять, что не все еще высказано, ей на ум пришли две новые мысли. Первая – что его физиономия вовсе не выражает провозглашенного им блаженства. Что же касается второй, то не успела она мелькнуть у нее в голове, как уже оказалась у нее на устах. И приняла форму неожиданного вопроса:

– Когда, вы сказали, должна была вернуться миссис Бригсток?

Оуэн вытаращил глаза:

– В Уотербат? Она собиралась остаться на ночь в Лондоне. Но когда после нашего разговора она распрощалась со мной, я сказал себе: она уедет вечерним поездом. Я, что и говорить, сильно способствовал ее желанию поскорее добраться домой.

– Где вы расстались? – спросила Фледа.

– У станции Уэст-Кенсингтон: ей нужно было в Викторию. Я дошел с ней туда пешком. А разговор наш был по дороге.

На мгновение Фледа призадумалась.

– Если она вернулась тогда же вечером, вы уже должны были иметь вести из Уотербата.

– Не знаю, не знаю, – сказал Оуэн. – Я думаю, что, возможно, получу их сегодня утром.

– Вряд ли она вернулась, – решила Фледа, – Мона отписала бы немедленно.

– О да, уж она бы отписала – громы и молнии! – весело предположил Оуэн.

Фледа снова впала в раздумье.

– Значит, даже если бы ее мать только утром вернулась в Уотербат, вы, самое позднее, получили бы письмо сегодня. Видите, у нее была пропасть времени.

Оуэн откликнулся не сразу.

– О, она промаха не даст! – засмеялся он. – Я исхожу из того несомненного воздействия на нее миссис Бригсток – воздействия темперамента досточтимой леди, каким он обрушился на меня, когда мы с ней раскланивались. Знаете, что она изволила меня спросить? – по-компанейски доверительно продолжал он. – Она спросила этаким язвительным тоном, неужели я полагаю, что вы «действительно» питаете ко мне какие-то чувства. Разумеется, я ответил, что полагаю – ни малейших сомнений, ни даже с воробьиный нос. Да и как я мог полагать иначе – при ваших неисповедимых путях! Но все равно она решила, что я лгу.

– Вам, знаете, надо было сказать ей, что я виделась с вами только тот единственный раз, – заметила Фледа.

– Я и сказал – ради вас. Только ради вас.

Что-то в этом тронуло Фледу, и какое-то мгновение она не находила что сказать.

– Вы честный человек, – проговорила она наконец и, подойдя к двери, отворила ее. – Всего доброго. Ступайте.

Даже теперь, однако, он медлил, и она вспомнила, как в конце их часовой беседы в Риксе ей пришлось всячески подталкивать его к тому, чтобы он покинул дом. Ему было присуще этакое веселое недопонимание, которое в такие моменты очень его выручало, хотя от нее не ускользнуло, как его сильный кулак комкает словно бумажные пару больших жестких перчаток.

– Но даже если письма нет… – начал он. Начал и тут же осекся.

– Вы хотите сказать, если она не отпускает вас? Вы требуете от меня слишком многого! – откликнулась Фледа из крохотной передней, где укрылась между старым барометром и старым макинтошем. – Есть вещи, которые решать только вам двоим. Что я могу сказать? Что я знаю? Ступайте, ступайте! Если она вас не отпустит, то потому что всем сердцем привязалась к вам.

– Вот уж нет: ничего похожего! Уж мужчина знает… разве только дело касается вас! – с горечью добавил Оуэн и вышел из комнаты, понизив голос до тайной просьбы, до мольбы не перечить ему хотя бы в части обличения Моны. И это открытое признание в том, что он нуждается в ее поддержке и одобрении, заставило Фледу отступить. Сам вид его являл слабость, таившуюся где-то в сердцевине его благополучия, благословенную слабость, заботу о которой, будь у нее только на это право, она с великой радостью взяла бы на себя. Правда, от сознания, что пока еще никаких твердых прав Оуэн дать ей не может, ей стало несколько не по себе. – Право же, даю вам слово чести, – прошептал он, – она терпеть меня не может.

Фледа уже стояла на лестнице, сжимая шишечку на крашеных перильцах, и теперь сделала шаг назад.

– Почему же она не подтвердит это единственным ясным способом?

– Она уже подтвердила. Вы поверите, когда увидите письмо?

– Не хочу я видеть никакого письма, – сказала Фледа. – Вы опоздаете на поезд.

Она посмотрела ему в лицо, махнула на прощанье рукой и сделала еще шаг наверх, к двери; в один прыжок он оказался рядом с ней и, подняв руку поверх перил, крепко прижал к ним ее кисть.

– Вы хотите сказать мне, что я обязан жениться на женщине, которая мне ненавистна?

С верхней ступеньки она смотрела на его поднятое к ней лицо.

– Ах, вы же видите: неправда, будто вы свободны. – Казалось, она чуть ли не ликовала. – Неправда! Неправда!

На это он, словно пловец, который борется со стихией, только мотнул головой и повторил свой вопрос:

– Вы хотите сказать, что я обязан жениться на такой женщине?

Фледа замялась: он припер ее к стенке.

– Нет. Что угодно, только не это.

– Так что же, ради всех святых, что я должен делать?

– Вам нужно поладить с ней. Вы не должны нарушать данного вами слова. Что угодно, только не это. Во всяком случае, вы должны быть совершенно уверены. Она, наверное, любит вас – как же иначе? Я от вас не отказалась бы! – сказала Фледа. Она говорила запинаясь, с трудом подыскивая нужные выражения. – Великое дело – данное слово. Если человек не держит слово, от него можно всего ожидать – любой жестокости. Любой жестокости! – повторила Фледа. – Я не могу в этом участвовать: таковы мои убеждения – мои. Вы сделали ей предложение: ведь для нее это все – огромное счастье. – И, глядя ему в глаза, повторила: – Я бы от вас не отказалась!

И вдруг, быстро склонив лицо, она коснулась его руки губами, припав к ее тыльной стороне с той же силой, с какой говорила.

– Никогда, никогда, никогда! – воскликнула она и, прежде чем он успел удержать ее, повернулась и взлетела по лестнице, ускользнув от него даже быстрее, чем в Риксе.

Глава 17

Десять дней спустя после его визита она получила послание от миссис Герет – телеграмму из семи слов, не считая подписи и даты: «Приезжайте немедленно и побудьте здесь со мной» – типичное в своей резкости, как выразилась Мэгги, и, как добавила Мэгги, типичное в своей доброте. «Здесь» означало отель в Лондоне, а образ жизни Мэгги уже начал вызывать в ней тоску по лондонским отелям. Она бы откликнулась мгновенно и была крайне удивлена, что сестра, по всей видимости, колеблется. Колебания Фледы, длившиеся всего час, выразились в размышлениях, что, подчиняясь зову своей приятельницы, неплохо бы знать, чего от нее ожидать. Зов ее дорогого друга, однако, был лишь иным названием мольбы о помощи; а щедрость миссис Герет налагала на нее обязательства, рядом с которыми любое нежелание не шло в расчет. В данном случае – то есть в конце часа – она подтвердила и свою благодарность, отправившись поездом в Лондон, и свое недоверие, не взяв с собою багаж. Она поехала налегке, как если бы ехала на один день. Сидя в поезде, она, однако, обрела еще один час для размышлений, в течение которого ее недоверие увеличилось. Ею владело такое чувство, будто все эти десять дней она пребывала в темноте, глядя на восток в ожидании рассвета, который так и не забрезжил. В последнее время ее мысли куда меньше занимала миссис Герет; их почти исключительно занимала Мона. Если продолжению событий предстояло оправдать предвидение Оуэна относительно того, какое влияние действия миссис Бригсток окажут на ее дочь, то действия эти в конце истекшей недели оставались даже большей загадкой, чем когда-либо. Тишина, установившаяся вокруг, была именно тем, чего Фледа желала, но она же внушала ей все время ощущение провала, ощущение внезапного падения с высоты. Теперь ничего не было ниже нее, она находилась на дне. От Оуэна не поступило ни звука – бедного Оуэна, который, похоже, так и не дождался драгоценного письма из Уотербата. Оуэн хранил молчание по самой веской из всех причин – ему нечего было сказать. Коль скоро письма нет, ему предстояло ввести солидную поправку в сообщение об обретенной им свободе. Он расстался с Фледой, когда та отказалась выслушать его, пока он не сможет более детально обрисовать эту блаженную картину, и нынешняя его покорность лишь соответствовала непреклонной честности, какую требовала Фледа.