— Я ничего не скажу, — заявил арестованный. — Можете допрашивать, но от меня все равно ничего не узнаете.
Его отвели в отделение милиции, а вскоре стал ясен и смысл всех таинственных событий этой ночи. В пятнадцать минут пятого утром 22 июня Силениеку позвонил из Риги дежурный по райкому:
— Товарищ Силениек, вам нужно сейчас приехать в райком. Только что звонили из Центрального Комитета. Началась война… немецкие самолеты бомбят Лиепаю и Вентспилс.
В первый момент Силениек растерялся, как бывает с человеком, когда его глаза внезапно ослепляет сильный свет, но тут же его мысли приобрели необычайную отчетливость.
«Значит, началось… — подумал он. — Свора спущена… Теперь это свершившийся факт…»
Напряженное чувство неизвестности рассеялось, и все вдруг стало ясным, понятным до конца.
«Да… война против всех советских народов, против мира социализма…»
Снова наступают тяжелые времена. Борьба не на жизнь, а на смерть. Но в то же время он чувствовал, что с каждой минутой силы его прибывают. Крепнет воля к борьбе. Все существо властно требовало деятельности.
— Спокойно, Андрей, — сказал он себе. — Без нервозности, без суеты.
— Эвальд, — стал будить он шофера, который только что улегся спать. — Теперь, друг, спать не придется. Едем сейчас в Ригу. Захвати все свои вещи, — неизвестно, когда мы сюда вернемся… Война началась, старина.
— Началась? — с шофера сон как рукой сняло. — Ну, раз война так война. Повоюем, товарищ Силениек. Надаем Гитлеру по шеям. Давно заработал.
Силениек собрал бумаги и кое-что из платья. Через двадцать минут машина уже мчалась обратно в Ригу. Постепенно пробуждаясь, в предутренней мгле лежал большой красивый город, не подозревая, какая угроза над ним нависла. Где-то уже гремела канонада, бесновался огненный смерч и гибли люди… А Риге еще снился тихий, спокойный сон. Воздух был насыщен пьянящим ароматом цветущих кустарников, и птицы восторженно запевали свои беспечные песни солнцу и жизни.
Машина неслась по пустынным улицам к центру города.
Глава десятая
1
Никогда еще в такой ранний час не было видно у здания Центрального Комитета столько машин. На улицах только начали появляться редкие пешеходы, резко звучат звонки первых трамвайных вагонов, а к Центральному Комитету подъезжают все новые и новые машины. Прибыли секретари, члены Бюро, руководство Совнаркома и народные комиссары, работники горсовета.
Просторный кабинет секретаря Центрального Комитета Калнберзиня полон людей. Первые лучи солнца золотили липы на бульваре Райниса. В распахнутые окна лился свежий, благоуханный воздух. И снова, так же как по дороге в Ригу, Силениек остро ощутил контраст между невозмутимым спокойствием природы и предчувствием бури, которое переполняло людей. Поджидая запаздывающих, все разговаривали вполголоса.
Ровно в семь часов утра 22 июня началось чрезвычайное заседание, и хотя еще мало что было известно о ходе событий на границе Советского Союза и Германии, на этом заседании были намечены главнейшие руководящие линии той большой работы и исторической борьбы, которую трудящиеся Латвии вели потом в продолжение трех с половиной лет.
Заседание открыл Калнберзинь. Сначала он говорил спокойно, тихо, вполголоса, как бы подыскивая подходящие слова и выражения для того важного, огромной значимости известия, которое придавало теперь новый смысл и содержание всей жизни советского народа. Постепенно он загорался. Под густыми бровями засверкали глаза, они как бы пронизывали участников совещания и зажигали их.
— Вековечный враг нашего народа снова стучится в двери Родины. Потомки тех же прусских юнкеров и баронов, чьи отцы, деды и предки семь веков пили кровь и пот латышского народа, сегодня в образе гитлеровских фашистов хотят ворваться на нашу землю и сделать нас снова рабами. Допустим ли мы это? Нет, никогда! Вместе со всеми советскими народами все честные и любящие свободу сыны и дочери латышского народа возьмутся за оружие и станут на борьбу с подлым противником. Никогда латыши не станут рабами немцев. Наша задача — начиная с этого дня до того часа, пока враг не будет разбит и окончательно побежден, организовывать и направлять по правильному руслу борьбу трудящихся Советской Латвии с врагом. Под руководством коммунистической партии мы это сделаем, и победа будет на нашей стороне, ибо нет такой силы, которая могла бы победить Красную Армию и великий советский народ. Центральный Комитет партии созвал вас на это совещание, чтобы совместно обсудить, как действовать, какие шаги предпринять уже сейчас, чтобы ни один час не пропал даром, чтобы ничего не упустить.
Совещание продолжалось около двух часов. Каждый участник получил и общие указания и личное задание. Был выработан план действий на ближайшее время и заново распределены обязанности среди руководящих работников республики. С этого момента каждый отвечал за определенную отрасль или предприятие. Бюро Центрального Комитета постановило немедленно перестроить организацию рабочей гвардии, а в числе главных решений совещания был тщательно и подробно разработанный план подготовки к спешной эвакуации материальных ценностей, в первую очередь — ценностей государственного банка.
Во вторую очередь следовало эвакуировать запасы стратегического сырья, цветные и редкие металлы, каучук, продукцию и оборудование оборонной промышленности. После этого, если бы позволили обстоятельства, надо было эвакуировать продовольствие, текстильные и кожевенные изделия. Руководить эвакуацией каждого крупного предприятия были назначены особые уполномоченные, отвечавшие за порученное дело непосредственно перед Центральным Комитетом и правительством.
Большинство участников совещания сразу же разъехалось по своим учреждениям и предприятиям. В кабинете Калнберзиня остались только некоторые члены Бюро Центрального Комитета, и совещание продолжалось еще с час.
Когда все вопросы были обсуждены, члены Бюро пожали друг другу руки, и клятвой прозвучали их скупые, простые слова:
— Выдержим! Что бы ни было, мы должны победить!
После этого они разошлись. В Риге и по всей Латвии закипела боевая работа во имя грядущей победы. Подавляющее большинство участников этого совещания больше уже не возвращалось на свои квартиры. Так же, как год тому назад, сутки слились в один непрерывный рабочий день.
…Состояние неизвестности, тревоги продолжалось короткий момент, пока люди не привыкли к новому положению. Рабочие, придя утром на заводы и фабрики, узнавали о начавшейся войне. Так же, как вчера, раздавался гул машин, по улицам неслись трамваи и в магазинах шла торговля, только лица у людей стали серьезными, какая-то собранность появилась во всех их движениях. Они продолжали еще жить привычным ритмом, понимая, что все изменилось, стало за эту роковую ночь другим и их деятельность и существование обрели новый смысл. Хотя бои шли еще далеко от Риги и ни один вражеский самолет не показался над городом, суровое дыхание войны уже веяло вокруг. И, словно наперекор событиям, стояли прекрасные летние дни. Солнце продолжало светить, как будто ничего не случилось, деревья дремали на бульварах, оглушительно чирикали воробьи, а старик извозчик терпеливо клевал носом на козлах у ворот парка, поджидая седоков.
Всех людей в то время можно было разделить на три разные группы.
Первые — те, кто глубже всех проникал в смысл свершавшихся событий. Серьезно и с полной ответственностью смотрели они в глаза правде, старались своими делами повлиять на ход событий. Они были готовы к борьбе. Обычная работа казалась им теперь незначительной, не соответствующей времени. Упорные, дерзкие, уверенные в своих силах, они походили на могучие скалы, над которыми могут проноситься все ураганы мира, не будучи в состоянии поколебать их.
Вторые — это те, кто отходил в сторону и равнодушно наблюдал происходящее, как будто оно их не касалось. Сегодня, как, впрочем, и всегда, они ничуть не стремились принять участие в борьбе ни на той, ни на другой стороне, думая лишь о том, как бы сохранить свою жизнь. «Пусть уж борются другие, а мы — мирные граждане и политикой не занимаемся. Не требуйте, чтобы мы безумствовали вместе с вами, и не укоряйте нас за бездействие: такими мы родились, такими и будем. Мы всегда приспособимся, и наши требования невелики; оставьте нас в покое!»
К третьей группе принадлежали те, кто с трудом сдерживал свою радость. Если бы это не было сопряжено с известным риском, они бы плясали на улицах и бросали вверх шапки. Они шныряли по городу, они ко всему присматривались, они молча, издевательски смеялись над горем людей, а сойдясь с единомышленниками, злобно ликовали в предвкушении своего торжества.