Читать интересную книгу Новеллы - Андрей Упит

Он осекся — нога его снова коснулась калоши — и взглянул на Пьера. Ведь мог бы, думал он, переставить калоши на другое место, а сам на это не решался.

Но Пьеру нужно было отнести в столовую какую-то блестящую посуду. Он не только не убрал калош, но даже не дослушал Жана Морена. Видимо, рассказ не интересовал его. Убежал, как и в первый раз и во второй раз. Но Жан Морен, не избалованный вежливостью хозяев и их слуг, был польщен и этим небольшим вниманием.

Затем вошла с полной вазой фруктов Жозефина, тоже направлявшаяся в столовую. Подняв вазу к люстре, она сказала:

— Смотрите, как блестят эти яблоки. Это гранаты. А это персики. Нам каждое утро присылают с юга ящик свежих фруктов!.. Вы когда-нибудь ели гранаты?.. У вас есть маленькие дети?.. Фу, да вы ведь уже старик… Да, да!

Из столовой ее тихо позвал Пьер, она откликнулась. Затем ушла.

Жан Морен переставил ноги. Из-за этих калош он все время сидел бочком, так что онемела левая нога. Он посмотрел на яркую люстру и заморгал глазами. Они у него не переносили яркого света и слезились.

Жан Морен вытер глаза платком в красную клетку. Подумал и вытер также повлажневшие углы губ. Потянул носом воздух. Откуда здесь такой запах? От фруктов или от этой свежей, опрятно одетой девушки? Улыбнулся. Она ворковала, как голубка, низким нежным голосом, казавшимся сладким и сочным, как эти фрукты. Говорить с нею было трудно. Она не слушала, говорила только сама. Как истая женщина, без всякой связи перескакивала с одного на другое. И все же становилось приятно от ее воркованья, от ее улыбающихся глаз…

Неожиданно и совершенно бесшумно Пьер распахнул дверь, которую Жан Морен заметил только сейчас. Широко распахнул ее, а сам отступил в сторону. Не пригласил, даже не удостоил взглядом. Но Жан Морен сразу понял, что ему надо войти в нее. И вдруг ему ужасно захотелось посидеть еще здесь, никуда не ходить. Этьена Пирсона он видел всего несколько раз, да и то издали. Жан Морен очень боялся его. Он вспомнил о своей улыбке, и она показалась ему недопустимо, непростительно неприличной. Правда, виноват был не он, а Жозефина…

Все это вперемешку одно с другим мгновенно промелькнуло у него в голове. Он растерянно встал со стула. Наступил на одну калошу, нечаянно пнул ногой другую. На ходу откашлялся и вдруг застыл на месте, так что Пьер, затворяя за ним, подтолкнул его дверью.

Комната, куда его втолкнули, показалась после ярко освещенной передней почти темной. Правда, где-то, видимо, очень далеко, горела небольшая лампа под плотным розовым абажуром. От нее тянулась к дверям узкая полоса света, в которой, как тихая желтая водная гладь, сверкал скользкий паркет. Жан Морен почувствовал себя неуверенно в своих тяжелых, подбитых гвоздями башмаках и остановился у двери. Обеими руками он держал кепку, словно это был хрупкий или наполненный до краев сосуд. Глаза у него опять заслезились, но вытереть их он не мог — руки были заняты.

Ему послышалось, будто его позвали, и он пошел вперед. По правде говоря, это нельзя было назвать ходьбой. Он двигался медленно, потому что привык ходить только по земляному полу подвала, по асфальтированному тротуару и по цементным плитам на заводе. Одна нога у него была немного короче и неприятно постукивала в полной тишине.

— Садитесь, Жан Морен.

Голос был гораздо более тонкий и слабый, чем у Жозефины. Морен опустился на какое-то низкое и мягкое сиденье, так что колени у него почти коснулись груди.

Сидеть было неудобно. А молчание слишком затянулось. Жан Морен почувствовал, что лоб у него вспотел и начала потеть спина. К тому же еще кепка выскользнула из рук и упала на пол. Нагнувшись за ней, он почувствовал, что левая нога снова немеет, и растерялся еще больше.

Когда он опомнился, то увидел, что кто-то сдвигает абажур набок. Увидел слабую жилистую руку и перстень с красным камнем на указательном пальце. Полоса света стала шире и ярче. Сверкнула Жану Морену прямо в глаза, и они опять заслезились. Клетчатый платок давно не стирали, и края у него обтрепались, — так что Жан Морен не осмелился достать его. Он попытался смигнуть назойливую влагу.

Потом он увидел голову господина Этьена Пирсона. Сухощавое лицо с коротко подстриженными темными усами. От уголков рта полукругом спускались две морщинки. Мелкие морщинки разбегались от глаз к вискам. Гладкий лоб казался непомерно высоким, так что трудно было определить, где он кончается и где начинается наголо выбритое темя.

Взгляд господина Пирсона был устремлен в книгу. Вот он, не глядя, протянул руку, взял со стола разрезальный нож из слоновой кости, заложил им книгу и захлопнул ее. Он сел почти прямо в глубоком кожаном кресле, в котором до сих пор полулежал. Однако ноги в домашних туфлях с пуфика не убрал.

Больные глаза Жана Морена раздражал блеск булавки в галстуке господина Пирсона. Он откашлялся и повернул кепку козырьком кверху.

Господин Пирсон поднял на него приветливые карие глаза.

— Вы Жан Морен? Вы работали у меня на заводе истопником? Проболели две недели, потом были уволены? Это случилось три дня тому назад? Почему же вы сразу не пришли ко мне? Ходили к мастеру, к инспектору и управляющему. Это вы делали напрасно. Раз вас уволили по заключению врача, то вы должны иметь дело только со мной. Вам следовало сразу же обратиться ко мне.

— Спасибо, сударь… — пробормотал Жан Морен и смутился еще больше. Но на сердце у него стало легко и хорошо. Здесь господин Пирсон не казался ни таким страшным, ни таким важным, как издали, на заводском дворе. Очень обходительный господин. Даже обходительнее мастера Араса, не говоря уже об инспекторе. Жану Морену он понравился с первых же слов.

Но господин Пирсон не смотрел на Жана Морена. Узкой рукой он покачивал на весу книгу с ножом и, казалось, вслушивался в собственный голос. У него был тоненький мелодичный голос, и говорил он, намеренно выдерживая небольшие паузы, будто расставляя знаки препинания и изящно округляя фразы. Жан Морен не привык к этому в обществе рабочих, дворников, ремесленников и лавочников. Ему было трудно уследить за ходом мыслей господина Пирсона. И чем внимательнее он слушал, тем меньше понимал. Но ему были приятны и мелодичный голос, и дружеский тон. Теперь он убедился, что пришел не зря. Пожалел только, что три дня попусту упрашивал менее важных господ.

Господин Пирсон продолжал, разглаживая загнувшиеся углы книги:

— Я знаю, вы уверены, что я снова приму вас на работу. За эти двенадцать лет, что я владею заводом, вы — шестьсот пятьдесят седьмой. Шестьсот пятьдесят шесть человек сидели до вас на этом стуле.

Господин Пирсон слегка махнул правой рукой и усмехнулся.

— Если вы посмотрите себе под ноги, то увидите, как там вытерся паркет. Вы подбиваете башмаки такими гвоздями, точно ходите только по льду. Скажу вам откровенно, Жан Морен, вы ведете себя очень прилично. Другие сидели здесь не так спокойно. Некоторые даже… В таких случаях я нажимаю кнопку — видите вот эту кнопку на краю стола, — и входит Пьер… Но с вами можно поговорить. Надеюсь, вы поймете то, что я скажу вам. По крайней мере, попытаетесь понять. Не так ли, Жан Морен?

— Так точно, сударь.

Господин Пирсон наконец положил книгу. Взял из вделанного в раковину золотого желобка недокуренную сигару и потянул губами. Она не задымилась. Но господин Пирсон не стал искать спичек. Он положил сигару обратно. То ли ему было лень, то ли он заинтересовался предстоящим разговором. Соединил руки на животе и не спеша завертел большими пальцами. Жан Морен смотрел на перламутровую пепельницу, отливающую то белым, то иссиня-зеленым, то бледно-розовым.

— А, вам тоже нравится эта безделушка! Мне привез её с Индийских островов один приятель — капитан, а мой ювелир придал ей такой вид. Он на такие вещи мастер.

И господин Пирсон пододвинул раковину поближе к Жану Морену.

— Так на чем же мы остановились, мой друг? Ах да — на статистике. Да, видите ли, вы — шестьсот пятьдесят седьмой. И я ручаюсь, что среди этих шестисот пятидесяти шести человек не было ни одного, который бы, точно так же, как и вы, не надеялся, что я приму его обратно… Не знаю, почему рабочие так верят в меня. Но это так. Абсолютно! И, видимо, не без оснований.

Господин Пирсон быстро завертел пальцами.

— Однако они ошибались, как ошибаетесь и вы. Я еще не принял обратно ни одного рабочего, которого заводская администрация, разумеется включая и врача, уволила с работы. Вы понимаете, Жан Морен: никого.

— Да, сударь…

Раковина сверкала невиданной белизной, хотелось потрогать ее пальцем, убедиться, не холодна ли она, как снег. Жан Морен не мог отвести от нее глаз.

— Вы очень редко видите меня, но очень ошибаетесь, если думаете, что на заводе что-нибудь делается без моего ведома. Уверяю вас — ровным счетом ничего. Вы видите на этом столе гору позолоченных папок? Там у меня подробнейшие отчеты и даты. Каждый вечер я выслушиваю пять докладов: инженер-механика, инженер-химика, инженера по печам, инспектора труда и управляющего. Вы не сомневаетесь, что это так, Жан Морен?