– Много вы понимаете в проклятиях, – скривился Зверев. – Иной раз, покуда вещи заговоренной не отыщешь, ни одна сила от него освободить не сможет. Священник с елеем и ладаном уйдет, а поклад останется. И порча от него снова расползется, как ни старайся.
– Я знал, что услышу от тебя что-то подобное, – откинулся на спинку кресла боярин. – Ведаю, как к Лютобору на болото бегаешь. Оттого и помыслил, что проклятие, коли есть оно и кресту святому не по силам, может колдуну болотному сдаться. Посылать тебя на гибель у меня и мысли малой не промелькнуло. Оттого я и обещался подумать, что уверен: справишься ты с бедой подобной, не пропадешь. Однако же вспомни и о том, ради чего рискнуть придется. Земли обширные в Корельском уезде, титул княжеский, что тебе и детям твоим останется, да и за эти земли, за имение наше навсегда страх пропадет. Не будет более тяжбы, не будет опасности, что поместье наше в чужие руки вместе с нами отдадут. Есть над чем размыслить.
– Долго размышлять-то можно?
– Через неделю я ответ дать обещал.
– А не рано мне жениться, отец? – покачал головой Зверев. – Мне ведь шестнадцать всего исполнилось.
– Что за слова странные говоришь, боярин? – усмехнулся Василий Ярославович. – Ты же воин, сынок! Коли ты достаточно взрослый, чтобы живот свой за отчину класть, на битву супротив врага любого выходить – так кто же тебе иные права запретить может?
– А если я еще не готов, чтобы жениться?
– Как же не готов? – не понял Лисьин. – Нешто хотелка еще не выросла? Вот уж не верю я!
– Я про другое, отец. Я… Я мысленно еще не готов. Я не уверен… Ну как можно говорить о свадьбе, если я этой Полины и в глаза ни разу не видел! А может, она страшная? Может, старая? Может, не понравится? И потом… – Андрей привстал, но уперся бедрами в стол и опустился обратно. – И потом, может мне другая девушка нравится?
– Другая? – вскинул брови боярин. – Интересно, кто же это быть такая может? Нешто на сестру Федора Друцкого глаз упал? Так ведь не смотрел же ты на нее совсем. В Москве тоже ни с кем не знались. Здесь кто-то тебя приворожил? Дай подумать… А-а, ведь верно! Матушка заметила, после нашего возвращения из первопрестольной у Варвары Трощенковой платок новый появился. Понятно, что подарил кто-то… Вот оно, значит, как…
Василий Ярославович поднялся, подошел к окну, распахнул, крикнул во двор:
– Никита, Варьку найди, что светелку сына моего убирает. Сюда ее ко мне пришли, пускай поторопится.
– Чего ты хочешь, отец? – Андрей тоже вскочил.
– Холопке указания дать, – невозмутимо ответил боярин. – О чем мы тут сказывали? А-а, о княгине Полине Сакульской. А зачем глядеть-то на нее, сынок? Ясно же сказано, титул за ней дают, угодья, и тяжба наша с князем Друцким прекращается. Чего еще знать-то надобно? Впрочем, время еще есть. Однако же коли отказать соседу нашему, то он за обиду счесть может. Ибо предложение его, как ни крути, щедрое. Посему князь Друцкий свободным от благодарности к тебе считать себя станет. Будет тебе враг еще злее прежнего заместо друга возможного и родственника.
Ответить Зверев не успел. В трапезную вошла запыхавшаяся девушка, низко поклонилась:
– Звал, Василий Ярославович?
– Да, Варя. Ближе подойди…
Девушка подступила к самому столу, порозовела под внимательным взглядом хозяина, несколько раз тревожно стрельнула глазками в сторону Андрея, однако боярин, полюбовавшись ее личиком и сарафаном, махнул рукой:
– Ступай, баню вели истопить. Помыться я хочу с сыном. Посему исподнее нам чистое приготовь, щелок, мочалки, веники, пивка пару кувшинов… Ну да, коли еще чего понадобится, опосля скажу, как придем. Ты сама там будь.
Холопка кивнула, убежала исполнять поручение. Василий Ярославович же кинул в рот горсть кураги, налил себе еще вина.
– Чего ты задумал, отец? – неуверенно поинтересовался Зверев.
– Разве ты не слышал, сынок? Попариться хочу. Не успели вчера после охоты. Волосы, глянь, от пыли все серые. А девка, ты прав, ядреная. Глянуть приятно. Ан ныне и глянем, – усмехнулся боярин. – В бане.
Самое поразительное, что ничего предосудительного в его словах усмотреть было нельзя. Ибо совместное помытие мужиков и баб или отогревание в общей парилке было в этом времени явлением повсеместным и вполне приличным[50] – это Андрей прекрасно знал. А вот про то, что и монастыри вокруг не мужские или женские, а смешанные – про то услышал только в Москве, из разговора бояр на дворе Кошкина.
– Понравилась тебе охота-то вчерашняя, сынок? – уже поменял тему разговора Василий Ярославович. – Я ведь и не видел ничего, все с князем речи умные вел. Хочешь, себе пару птиц заведем?
– Было красиво, – пожал плечами Андрей. – Но одно дело смотреть, другое – самому всем этим заниматься. Да и вообще, странное баловство – когда самая интересная добыча несъедобна, а съедобная неинтересна.
– Смотри. Соколятня у нас еще стоит, хотя и пустует. Разве только матушка туда не сложила еще ничего.
– Нет, – отмахнулся Зверев. – Смотреть еще согласен, сам заниматься не хочу.
– Как знаешь, – прихлебнул вина боярин. – Попаримся, к исповеди пойдем. Тебя, я смотрю, пока за руку не отведешь, сам в церковь не стремишься. Как бы еще отказывался, я бы и вовсе нехорошее начал думать.
В парилке они оказались втроем. Боярин сразу влез на самый верхний полок, вытянувшись на животе во весь рост, Андрею досталось место чуть ниже. Девушка в одной рубахе крутилась внизу, зачем-то поливая пол горячей водой.
– Варя, пивом на камни плесни, – сонным голосом указал Василий Ярославович. – Хочу духом хлебным подышать. И сними рубаху-то, чего мокнешь?
Холопка вздрогнула, но стянула с себя исподнее, отнесла его в предбанник, вернулась, плеснула пивом в каменку, потом еще раз. Жаркий едкий пар защипал во рту, в глазах, от него перехватило дыхание.
– Хорошо пробирает! Варя, пива мне зачерпни. Да и сама хлебнуть можешь, чтобы пропотеть лучше. Как же в парилке и без пота? Поры все в коже должны открыться, чтобы грязь из них наружу вышибло. Тогда ее и смыть нетрудно. Веники прихватила? Давай, добавь пара и пощекочи меня березовыми…
Девушка полезла наверх. Андрей совсем рядом с собой увидел ее крупную, слегка свисающую грудь, покатое бедро, покрытый влажными капельками пушок внизу живота. Он ощутил, как внизу живота у него начинает возникать напряжение, и отвернулся, чтобы не смущать Варю.
– Ой, хорошо, – довольно бормотал боярин под самым потолком. – Хорошо, молодец девка. Пару еще пусти, да и Андрея согрей. А то тих больно. Никак, заснул?
Зашипела на камнях вода, и в ту же минуту Зверев ощутил, как по спине его поползло что-то обжигающее. От неожиданности он вскрикнул, но взял себя в руки и снова опустил голову на доски.
– Хорошо… Теперь щелоком грязь сотрем, да можно и ополаскиваться. – Боярин спустился через сына вниз, там заплескалась вода. – Варя, спину мне потри.
Опять заплескалась вода, послышался испуганный девичий крик. Андрей вскинулся – но оказалось, что Василий Ярославович лишь окатил холопку холодной водой, после чего, весело напевая, ушел в предбанник. Зверев, решившись, тоже поднялся и, стараясь не смотреть в сторону девушки, наскоро обмылся щелоком, окатился, пошел одеваться. У него сохранялось ощущение, что происходит что-то не то – но что именно, он не понимал. Пока еще боярин не совершил ни единого поступка, за который его можно было бы попрекнуть, обидеться на него, который выглядел бы как оскорбление. Но что-то он все же сделал. Только что?
Остаток дня прошел без приключений. Они отстояли в церкви у озера положенную службу, исповедались, хотя в причастии им было отказано – из-за завтрака. Потом пообедали, выехали на ближние поля, где вовсю шла жатва. Проверили, как переносит ядовитую осеннюю росу садовая земляника, не полегла ли ботва у репы. Убрать все одновременно не хватало рук, приходилось выбирать, за что хвататься в первую очередь.
Свалив на берегу ручья осинку, отец с сыном, забыв про звание[51], разделали ее на бревнышки и подлатали мост через Окницу в два шага длиной.
– Оброк скоро повезут, – пояснил Василий Ярославович. – Как бы не свалились с добром в воду.
После этого подошло время ужина, а потом и ко сну пора было отправляться. Придя к себе, Андрей снял поддоспешник, который носил в усадьбе вместо ферязи, стянул через голову полотняную рубаху, снял сапоги, повесив портянки под окном, подальше от постели, но шаровары снять не успел – дверь приоткрылась, внутрь скользнула Варвара и, не глядя на боярина, принялась расстилать постель. Потом, стоя лицом к изголовью, сняла платок, развязала пояс сарафана, стянула его с себя, аккуратно сложила на сундук. Потом сняла рубаху и тут же скользнула под одеяло, натянула его себе под горло, и села, судя по всему, подтянув колени. После недолгого молчания попросила: