Глядевший на все это из окна своего номера
Камерон опомнился. Ни в каком он не вертолете. А там, внизу, тонет ребенок! Он сорвался с места, рывком распахнул дверь и помчался по лестнице, перепрыгивая через три ступени. Идиоты! Кретины! — билось в мозгу. Ребенок же тонет! Ребенок!
Вот он уже в вестибюле. Какой скользкий пол! И еще это колено! Он вихрем пролетел мимо изумленного портье и выскочил на пляж.
Готтшалк по-прежнему тычет рукой в сторону моря. Где же ребенок? На поверхности его не было. Боже, они уже не пытаются его спасти. Неужели все потеряно? Нет, не может быть!
— Я попробую! — крикнул он на ходу и нырнул в прибой.
Его подхватило мощным боковым течением и отбросило к пирсу. Ребенка тоже могло потащить туда, подумал Камерон и подплыл поближе. У пирса водоворотом бились и крутились волны, высоко разбрызгивая пену. Ну как в этой бушующей стихии найти маленькое тельце? Его охватило отчаяние, внезапно сменившееся лютой ненавистью. Скотина, подонок! Как же он посмел рисковать человеческой жизнью!
Он хотел было прекратить поиски, как вдруг в брызгах волн что-то мелькнуло. Неужели? Он быстро подплыл и сморгнул с ресниц соленые брызги. Да, ему не померещилось, это была крохотная ручонка, едва различимая в жуткой Круговерти. Ну, скорее же, скорее! Боже, помоги мне! Задыхаясь, он из последних сил сделал еще два самых последних гребка. И схватил ребенка правой рукой поперек грудки.
На берег его буквально выбросило. Цепляясь пальцами за песок, он подтянулся и с трудом перевернулся на спину. Ребенок! Нельзя лежать. Он вскочил на трясущиеся от напряжения ноги и побежал к собравшимся на берегу.
— Скорее! — выдохнул он, протягивая ребенка какому-то мужчине. — Сделайте что-нибудь, пока не поздно.
Мужчина в полном остолбенении уставился на него. И только тогда Камерон посмотрел на безжизненное тельце. Боже правый! Это была кукла, розовый пупс с застывшей на пухлых губах бессмысленной улыбкой и распахнутыми голубыми глазищами в обрамлении мокрых нейлоновых ресниц.
К нему медленно, очень медленно подошел Готтшалк в своей развевающейся по ветру робе и с беспокойством посмотрел в его глаза. Рядом, прижимая ладони к щекам, появилась Нина. По ее щекам струились слезы. Камерон переводил взгляд с Готтшалка на Нину, потом с трудом оторвался от них, наклонился и бережно положил куклу на песок.
Как из-под земли возник да Фэ, расталкивая сгрудившийся вокруг народ, и чуть не сбил Камерона с ног. Тот выпрямился и посмотрел на него. Молча. На растерянном лице да Фэ блуждала какая-то вымученная улыбка.
— Саго, — мягко проговорил он, осторожно дотрагиваясь до плеча Камерона, — почему ты не предупредил нас заранее? Я… я ведь даже не успел перезарядить пленку. Теперь все надо переснимать. Ты так славно потрудился, и все зря…
Камерон, покачиваясь, все смотрел и смотрел на него, потом снова наклонился, — зачерпнул полную пригоршню песка и вдруг с силой запустил им в глаза оператора. Да Фэ вскрикнул, взметнул руки к глазам и упал на колени. На лице Готтшалка не дрогнул ни единый мускул. Стиснув зубы, Камерон все так же молча посмотрел на режиссера, перевел взгляд на розового пупса и едва слышно прошептал:
— Еще одно притворство. А я снова попался в ловушку, как я догадываюсь.
— Вот именно, — спокойно подтвердил режиссер,
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Он медленно, волоча ноги, брел к отелю. Как описать его чувства в это момент? Унижение, стыд, страх, опустошенность и полная безысходность, вместе взятые.
Какой же он дурак, Боже, какой непроходимый дурак! Дважды он показал себя полным идиотом. То, что куклу он принял за живого ребенка, еще куда ни шло, но выходка с да Фэ — это уже верх безрассудства. Мало того, он сделал совершенно непростительную ошибку, и оператор теперь ему не простит. Все, подумал Камерон, пора сматывать удочки. Самое время подаваться в Канаду.
В номере он быстро содрал с себя мокрую одежду, надел сухие штаны и рубашку и начал сваливать свои вещи в беспорядочную кучу на кровати. Но тут вдруг он вспомнил о Нине и энергично потряс головой. Нельзя же ее бросить на произвол судьбы. Сам-то он спасется, а она? По всему выходит, что предназначенная ей роль не менее ужасна, чем его собственная. Значит, остается только одно — объясниться с ней и уговорить уехать вместе. Но как это сделать? Ведь остаток дня она будет занята на съемках. Значит, придется подождать до вечера. А уж тогда он найдет способ пробраться к ней в номер и заставить выслушать его доводы.
Итак, окончательное решение принято. Камерон выглянул из окна и осмотрел покрытую какими-то выступами, мезонинами и слуховыми окнами крышу. Отлично, это мне на руку, подумал он. Остается только дождаться темноты, а там уж я справлюсь, это будет самый легкий трюк…
Во что бы завернуть собранные пожитки? Он деловито огляделся. Сумка, холщовая сумка. Как же он забыл? Камерон вышел в коридор и постучал в дверь комнаты горничной. После продолжительной паузы ему открыла растрепанная и довольно помятая девушка. Как странно, он абсолютно не помнил ее лица, как будто перед ним стоял совершенно незнакомый человек, а ведь он не раз ее видел, а уж вчера ночью… он видел ее неоднократно и в несколько… пикантных ситуациях, так сказать…
Она, щурясь на ярком свету, ждала; и Камерон выдавил:
— Моя сумка… Простите, но я только хотел…
— Что? Какая сумка? — изумленно воскликнула она.
— Неужели вы не помните? Ну, белая такая сумка, вещевая. Несколько дней назад я ее вам дал, чтобы…
— Да, припоминаю. Сумка. Ээ… не могли бы вы зайти за ней чуть попозже? Мне ведь надо ее поискать. Не могу же я сразу вот так вспомнить, куда я ее могла засунуть.
— Конечно, — кивнул Камерон, — это не к спеху. Я живу в соседнем номере.
Наверняка она не одна, подумал он. Еще с минуту он постоял на месте, глядя, как она теребит на груди пуговицу мужской рубахи, которую она, видимо, второпях накинула на голое тело, потом повернулся, чтобы уйти, но тут из ее комнаты раздался какой-то странный сдавленный звук. Камерону стало интересно, что там происходит.
Он подозрительно взглянул на девушку. Та невинно опустила ресницы и отвернулась.
— У вас все в порядке? Помощь не нужна? — быстро спросил он и, прежде, чем горничная смогла ответить, отпихнул ее в сторону и решительно вошел в комнату.
Господи, они так и не прекращали с ночи! Посреди комнаты сидел сборщик налога, по-прежнему привязанный к стулу бельевой веревкой, перекрещивающейся на груди. Глаза его, вытаращенные на вошедшего, едва не вылезали из орбит. Готово дело, подумал Камерон, он меня узнал. Рот сборщика дорожного налога был намертво заклеен липким скотчем.