МАРКГРАФ И ГЕРЦОГ
Напившись до свинского состояния, маркграф проспал до полуночи. Проснулся он в дрянном настроении, похмельный и злой. Голова у него раскалывалась, во рту было кисло, в животе крутило. Осушив еще пару кружек вина, он слегка приободрился и приказал привести бабу. Услужливые холопы забегали по замку и вскорости притащили в опочивальню к повелителю добрый десяток заспанных и растрепанных служанок, кухарок и портомоек. Все эти видавшие виды лахудры ужаснули бы своим видом самого небрезгливого мужчину XX столетия. Но в те времена народ был попроще, да и господа не избалованы. Маркграф выбрал из всего предложенного ассортимента кухарку с арбузообразным бюстом и толстенными ляжками, а прочих велел гнать в шею. Положив разоблаченную до последней нитки бабищу на свое ложе, маркграф окунулся в этот океан плоти и чуть было в нем не утонул, ибо баба была из той серии, которые прощают все, кроме полового бессилия. Маркграф же, имея подорванное алкоголем и прочими пороками здоровье, был, как говорится, уже не тот. Он честно исполнил все, что мог, но увы, этого было мало ненасытной, плотоядной кухарке. Оттащить ее от его светлости удалось только с помощью двух стражников. Маркграф велел бабу высечь, а сам от расстройства опять впал в пьянство. Пил он до тех пор, пока не вбежал уже известный нам кавалер де Ферран и не доложил, что около Шато-д’Ора разворачиваются весьма серьезные события.
— Лазутчики на конях обнаружили лагерь, где скопилось до тысячи монахов — воинов епископа.
— Вчера мне о них докладывали. Не удалось узнать, что они там делают?
— Судя по всему, они не хотят, чтобы их обнаружили люди Шато-д’Оров.
— А нет ли сговора между монахами и Ульрихом?
— Не знаю. Вчера, как вы помните, он сговорился с двумя аббатами.
— А вы должны это знать, мессир де Ферран! Вы видели человека, от которого получал сведения де Перрье?
— Нет, ваша светлость. Боюсь, что он уже схвачен. Кроме того, тот человек был лазутчиком не столько де Перрье, сколько тех же монахов, точнее, епископа. Его кличка — брат Птица. Об этом было сообщено моему человеку, работающему у епископа.
— А что же, ваш человек не мог сообщить вам, куда и зачем епископ повел свой отряд? Ведь он вывел из Визенфурта почти все свои войска. Мне доложили, что, кроме сил монастырей, у епископата осталось лишь около ста человек, а в монастырях можно набрать еще не более пятисот…
— Мой человек должен безотлучно находиться около епископа, у него не было возможности связаться со мной. Но оттуда надо ждать вестей с минуты на минуту… Кроме того, я послал несколько конных ближе к замку.
— Идите, де Ферран, распоряжайтесь от моего имени, делайте что хотите, но я должен знать все, что там творится. Вышлите отряд на Тойфельсберг, оттуда все должно быть отлично видно.
— Уже послано, ваша светлость! Пятнадцать всадников.
— Ступайте.
Де Ферран вышел. Маркграф медленно трезвел. Что же там делают монахи? Если хотят захватить Шато-д’Ор, то их слишком мало. С тысячей воинов и без стенобитных машин этого сделать не удастся. Либо епископ заручился поддержкой кого-то в замке, либо он подошел туда вовсе не для того, чтобы воевать с Шато-д’Ором. Но зачем еще приводить в чужие владения тысячу воинов? Уж не сговорились ли они с Ульрихом? Тогда неприятности могут посыпаться как горох… А что, если все это делается против него, маркграфа?! Сколько сейчас у него верных людей? Если те, что ушли с Ульрихом в Шато-д’Ор, выставят свои силы, у маркграфа не найдется и половины. На короля надежда плоха. Он не станет спорить с большинством рыцарства марки. Просто предложит ему добровольно уйти, а то и насильно сместит. Да и пока гонец маркграфа доберется до короля… Тут все уже переменится! Где же выход?!
— Ваша светлость! — кашлянув, произнес слуга, бесшумно возникший из-за бархатных портьер у входа в опочивальню маркграфа.
— Чего тебе?
— Прибыл посланник герцога, виконт де Легран дю Буа Курбе. Он требует встречи с вами!
— Что ты сказал, скотина?! Требует?! Здесь могу требовать только я! Он что, так и просил доложить?
— Именно так, ваша милость, разве я решился бы…
— Утром явишься к палачу и передашь ему, что я велел всыпать тебе сто… Нет, семьдесят пять розог. Двадцать пять я прощаю тебе…
— Благодарю вас, ваша светлость! — униженно склонился слуга.
— Зови виконта.
Герцог! У маркграфа поджилки затряслись от ужаса. Нет, маркграф боялся не герцога, он боялся себя. Неспроста давний и непримиримый враг короля послал среди ночи своего преданного вассала на тот берег реки. Речь явно пойдет не об ограбленных купцах и не о севшей на мель герцогской барже с солью, которую маркграф позавчера велел отвести в Визенфурт, хотя села она на мель посреди реки… Герцог что-то знает! И наверняка, если он знает, что должно волновать маркграфа, то это будет связано с предложением, по виду весьма заманчивым, но на деле чреватым самыми пакостными последствиями… Герцог на это мастер! Но боялся маркграф все-таки только самого себя. Не было сейчас предложения, которое он не был бы готов принять, лишь бы сохранить свое положение. Мог отдать герцогу в наложницы свою жену, принять мусульманскую или еврейскую веру, жениться на восьми дочерях герцога, хотя всем было известно, что они уродины и шлюхи. Он мог отдать на разграбление свой Визенфурт, заплатить любую дань, перевешать всех своих советников, даже продать душу дьяволу — только бы остаться маркграфом. Теперь он ждал появления виконта де Леграна дю Буа Курбе с каким-то мазохистским сладострастием.
Бряцая шпорами, с боевым шлемом на сгибе руки, в опочивальню вошел низкорослый, черноволосый, с курчавой проседью хитроглазый человек. Его облачение состояло из плотной, с меховым подбивом, кожаной куртки и таких же штанов. Бордовый плащ с гербом герцога, подмоченный снизу, видимо, при переправе через реку, стлался за ним по каменному полу, оставляя мокрый след.
— Простите, я без церемоний, — сказал виконт, словно говорил с равным себе. Маркграфа это покоробило, но виду он не подал.
— Я рад вам, мессир де Легран. Благополучно ли здравие его высочества? — любезно спросил маркграф.
— Благодарение Богу, его высочество пребывает в добром здравии и того же желает вам, ваша светлость, — суховато ответил виконт. — Однако, как сообщил мне его высочество герцог, у него есть все основания сомневаться, что ваше доброе, как я вижу, здравие, может оставаться таким не достаточно долго… Надеюсь, вы меня правильно поняли?
— Увы, нет! — сокрушенно сказал маркграф, играя в наивность.
— Неведение не знает страха, — улыбнулся посланник. — Тогда вам, ваша светлость, можно только позавидовать… Однако не следует излишне обольщаться: дела ваши плохи, ваша светлость!