уступавшего римлянам ни в мужестве, ни в силе интеллекта и обладавшего крепостями, которые по понятиям того времени считались неприступными.
Таким образом, книга несла в себе своеобразное предостережение Парфии и ее народам от прямого столкновения с Римом, которое может закончиться для них крайне плачевно. Но если это так, то предостережение было почти излишним: правивший в то время Парфией Вологез (58–78) понял это десятилетием раньше, и еще в 63 году заключил мирный договор с римлянами, и с тех пор до конца своей жизни предпочитал пользоваться исключительно дипломатическими методами, да и его преемник Пакор II (78–105) придерживался той же политики.
Именно этим, видимо, и объяснялось то, что Вологез проигнорировал попытки политического руководства Иерусалима призвать его на помощь. А такие попытки наверняка предпринимались: в 66–69 годах, когда судьба восстания была еще не решена, евреи явно делали ставку на подмогу Парфии и живущих там своих соплеменников. Больше того — в какой-то момент еврейского восстания Вологез выразил готовность послать в помощь римлянам сорокатысячную армию.
Словом, повторим, арамейский вариант «Иудейской войны» был адресован в первую очередь евреям, жившим в Азии, но, как и евреи Рима, чувствовавшим свою неразрывную связь с Иерусалимским Храмом. Именно им важно было получить ответ на вопрос о том, как стала возможной общенациональная трагедия и кто несет за нее ответственность. И Иосиф Флавий дал ответы на эти вопросы — в соответствии, понятное дело, с собственным видением.
Центральной мыслью книги стала идея, которая лежит в основе всей последующей еврейской эсхатологии — о том, что Храм был разрушен за грехи еврейского народа, главным из которых стали непрестанные распри между самими евреями, их ненависть друг к другу. Римляне, таким образом, выступили лишь орудием в руках Всевышнего, и теперь евреям остается лишь принять Его волю и постараться искупить этот грех, и тогда, возможно, Бог вернет им былое величие и свободу. Пока же этого не произошло, им следует оставаться лояльными гражданами Рима.
Арамейский вариант, вероятнее всего, был по объему значительно меньше известной нам «Иудейской войны» и содержал лишь описание событий 67–70 годов, а может, и вообще только последнего года восстания.
В то же время, по мнению известного израильского историка, автора академического комментария к «Жизнеописанию» Даниэля Шварца, не исключено, что в арамейском варианте куда более подробно, чем в известном нам тексте «Иудейской войны», излагалась деятельность Иосифа в качестве коменданта Галилеи, и именно эту часть книги он использовал потом в качестве основы «Жизнеописания», переложив ее на греческий язык[61].
Десмонд Сьюард предполагает, что Иосиф перевел несколько глав своего сочинения на латынь или греческий для Веспасиана; тому услышанное понравилось, и именно он подтолкнул Иосифа к написанию книги об Иудейской кампании на греческом языке.
Такая книга в тот момент была императору и его сыну даже не просто нужна, а крайне необходима.
* * *
Как уже говорилось, Веспасиан принял на себя правление Римом в тот момент, когда и город, и империя в целом находились в состоянии хаоса, возникшего еще в последние годы правления Нерона и усилившегося в «год четырех императоров». Бунтовала не только Иудея — неспокойно было и в других провинциях; экономика пребывала в упадке, казна была пуста, и, как это обычно бывает в период кризисов, на улицах Рима царил беспредел. На фоне трудностей с поставками продовольствия в Риме правили бал разные банды, грабившие и убивавшие прохожих, а временами вступавшие и в кровавые разборки между собой.
Римляне жаждали в первую очередь восстановления порядка, законности и возвращения сытой и размеренной жизни. Эта жажда и позволила армии, или, если угодно, силовым структурам в целом, возвести на трон своего ставленника. И уже в первый год своего правления Веспасиан немало преуспел, что обеспечило ему определенную популярность в народе.
Правда, для пополнения опустевшей казны он щедро распродавал хлебные посты (чтобы затем уличить своего же ставленника в коррупции и призвать его к ответу), а также выдавал за деньги амнистии преступникам. Кроме того, он пошел на ряд непопулярных мер, самой знаменитой из которых стало введение платы за общественные туалеты. А когда Тит упрекнул его за это, Веспасиан якобы и произнес свою самую знаменитую фразу: «Деньги не пахнут!»
И все же даже на четвертый год своего правления «первый солдатский император» еще не чувствовал, что прочно сидит на троне и еще меньше был уверен в том, что ему удастся создать новую императорскую династию. Если армия один раз сумела возвести на трон нового императора, то кто может помешать ей сделать это еще раз?! В то же время и в Сенате явно зрел заговор, так как сенаторы не желали смириться с тем, что у них отнято право на утверждение нового императора. Один из таких заговоров был раскрыт, и Веспасиан велел казнить его инициатора, а еще нескольких сенаторов отправил в ссылку.
Еще более призрачными, чем его собственные претензии на власть, выглядели планы императора передать ее по наследству Титу — ведь никаким знатным происхождением он не отличался. В этой ситуации Веспасиану было крайне важно повысить свою популярность в народе, а заодно подвести некую юридическую, религиозную и прочие базы под обоснование права на власть и создание новой династии; утвердить в самом сознании народа мысль, что он и его наследники сидят на троне как по воле богов, так и в силу своих собственных выдающихся заслуг перед Римом.
Именно поэтому известный своей почти патологической скупостью Веспасиан и стал первым императором, который начал платить ораторам за особо удачные выступления, а поэтов щедро вознаграждать за стихи — им оставалось только догадаться, кого именно должна прославлять новая поэма, чтобы удостоиться награды императора. В наши дни такое, разумеется, назвали бы откровенным подкупом журналистов и творческой интеллигенции, да и тогда это воспринималось именно так. Но Веспасиана это, похоже, ничуть не смущало.
И все же речей ораторов, вещающих о том, что император думает прежде всего о благе народа, а затем уже о своем собственном, поэтических строк, воспевающих Тита, бросающего горящие головни в еврейский Храм и разрушающего до основания «непобедимый Иерусалим», было явно недостаточно, чтобы героический образ Веспасиана и Тита утвердился в сознании образованной части общества, видевшей в новом императоре обычного солдафона.
Для этого нужен был подлинный военный эпос, нечто равное или даже более великое, чем «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря. Вероятнее всего, именно в Иосифе (особенно после прочтения отрывков из его книги) Веспасиан и увидел потенциального создателя такого эпоса. Для успеха предприятия Веспасиан готов был не только сделать все, чтобы Иосиф мог сосредоточиться на своем труде, не отягощая себя какими-либо материальными