иудаизма она никогда бы не вышла. Иудаизм мог породить только синагогу или Церковь, цензуру нравов, обязательную мораль, монастырь, мир вроде общества V века, в котором человечество утратило бы всю свою крепость, если бы варвары его не смели. В самом деле, лучше пусть царствует воин, нежели священник, ибо воин не стесняет духа; при нем можно свободно мыслить, тогда как священник требует от своих подданных невозможного, т. е. веры в известные идеи и обязательства всегда признавать их истиной».
Однако вслед за этим Ренан тут же констатирует:
«Но открывшийся при этом громадный пробел обрекал эту победу Тита на бесплодие. Наши западные расы, при всем их превосходстве, всегда обнаруживали свое плачевное ничтожество в религиозном отношении. Извлечь из римской или галльской религии нечто подобное Церкви было бы бесплодной попыткой. Всякая победа над религией бесплодна, если не заменить эту религию другою, по меньшей мере, одинаково удовлетворяющей потребностям души, как и прежняя. И Иерусалим отмстит за свое поражение; он победит Рим через посредство христианства, Персию через посредство Ислама, разрушит античное отечество, сделается для лучших людей градом душевным. Наиболее опасная из тенденций Торы — создать закон в одно и то же время нравственный и гражданский, дающий социальным вопросам перевес над вопросами военными и политическими, — получит преобладание в Церкви…»
При всей предвзятости, если не сказать больше, это очень верное и глубокое наблюдение. Иерусалим действительно в исторической перспективе экзистенциально победил Рим, и не случайно многие историки христианства убеждены, что оно бы не распространилось так быстро по всей территории империи, не случись гибели Иерусалимского Храма. Впрочем, спорить по данному вопросу можно долго, и любая точка зрения в данном случае будет носить исключительно гипотетический и недоказуемый характер.
Мы же продолжим наше повествование о жизни и творчестве Иосифа, который вместе с римским гражданством в знак особого покровительства императорского дома получил и его родовое имя, став Иосифом Флавием. И именно под этим именем ему и суждено было войти в историю.
Часть третья. Заложник вечности
Глава 1. Свой среди чужих, чужой среди своих
Итак, в 71 году Иосиф оказался в Риме.
Ему было 34 года, он был еще полон сил, но вся его прежняя жизнь была разрушена. Как, впрочем, и жизнь всего его народа. Разрушение Иерусалима и Храма, полная утрата Иудеей даже той призрачной автономии, которой она обладала, означали потрясение не столько даже экономических и социальных, сколько мировоззренческих основ, на которых на протяжении многих столетий зиждилась жизнь нации. Одновременно рухнули и все планы на будущее, которые выстраивал Иосиф всего несколько лет назад, когда всё казалось таким ясным и устойчивым, — членство в Синедрионе, участие в управлении Храмом и народом, надежда стать когда-нибудь первосвященником… От этих перспектив не осталось ничего, кроме горьких сожалений о несбывшемся, и надо было начинать жизнь заново, что в его возрасте в любые времена непросто.
У нас нет никаких сведений о том, что Тит или Веспасиан лично пригласили Иосифа переехать на постоянное жительство в Рим. И всё же очень многие факты свидетельствуют, что такое приглашение имело место.
Сразу же после приезда в Рим Иосиф поселяется в личном поместье самого императора, получает римское гражданство (это считалось высочайшим счастьем и для многих людей той эпохи составляло цель жизни), становится из Иосифа бен Маттитьягу Иосифом Флавием, то есть начинает носить родовое имя цезаря, означавшее, что он находится под его личной защитой и патронажем. Кроме того, вдобавок к доходам с подаренного ему Титом взамен утерянных плодородного участка земли в долине а-Шарон (Сарон) он получает еще и постоянное денежное пособие.
Все это вроде бы совсем неплохой «задел», чтобы начать жизнь заново, и все это без личного приглашения императора было бы невозможным. Даже верноподданный царь Агриппа и его сестра, принцесса Вереника, не рискнули без такого приглашения обосноваться в Риме, а оно было им послано только в 75 году.
В то же время тот статус, которым обладал Иосиф на протяжении всей своей последующей жизни в Риме, по мнению большинства историков, вряд ли можно было назвать высоким. Мы не знаем, в каких условиях он жил в доме Веспасиана (мы даже не знаем, где именно находился этот дом!). Не исключено, что ему предоставили всего одну или две комнаты, и тогда условия его жизни мало чем отличались от условий преуспевшего на службе у хозяина раба. Вне сомнения, Иосиф не считался бывшим рабом и даже военнопленным, а значит по своему общественному положению был выше любого вольноотпущенника. Но он все же не получил статус «друга цезаря» и всех полагающихся с этим привилегий, включая вход во дворец и право на аудиенцию с императором.
Титул «друга императора» был тогда только у одного еврея — Тиберия Александра, но тот, как уже говорилось, евреем соплеменниками не считался.
Тем не менее текст «Жизнеописания» не оставляет сомнений, что во дворец он все-таки был вхож и периодически встречался с Веспасианом, а также (куда чаще) с Титом, но, по мнению тех же историков, был при дворе на тех же правах, что и множество обретающихся там шутов, фокусников, актеров и прочей публики, служащей для развлечения знати.
Во всяком случае, в глазах ближайшего окружения императора Веспасиана, то есть тех людей, которые вершили вместе с ним судьбу империи, он был не более чем одним из множества мелких «полезных человечков», которые за какие-то заслуги были однажды обласканы и продолжали получать императорские милости на случай, если их услуги вдруг снова понадобятся. Так что Иосиф никак не мог себя чувствовать своим среди римлян.
Но и для римских евреев он своим тоже не был.
Уже одно то, что ему было предоставлено место среди почетных зрителей триумфа в честь победы над Иудеей, было воспринято ими как еще одно доказательство того, что он является предателем и трусом, переметнувшимся на сторону Рима и способствовавшим разрушению Иерусалима и Храма. Тот факт, что вначале он руководил обороной Галилеи, но малодушно предпочел плен смерти и стал сотрудничать с врагом, делал Иосифа в глазах многих соплеменников фигурой куда более презренной, чем Агриппа и Вереника, — те хотя бы с самого начала не скрывали, что выступают за вассальное подчинение Риму, а Иосиф довольно долго «играл» в одного из руководителей восстания, и на нем лежала прямая вина как за падение Галилеи, так и за все последующие события.
Поэтому по меньшей мере первые годы своей жизни в Риме Иосиф считался среди евреев «нерукопожатым», почти изгоем. Сам для себя он объяснял такое отношение к себе прежде всего