вид, решили в помещениях операционной, развёрнутой на два стола, и перевязочной, развёрнутой на четыре стола, стены и потолок обить белым пологом от палаток (в запасе у Прохорова имелись новые пологи). После этого помещения засверкали белоснежной чистотой, а так как дружинницы старательно вымыли и даже выскоблили деревянные полы, то сверкали и они.
К вечеру первого дня оборудование операционно-перевязочного блока и сортировки вполне закончили. Сортировку пришлось развернуть в палатке ДПМ, немного в стороне от поляны. К ней должны были часто подъезжать машины, и размещение её в стороне от основного положения медсанбата создавало дополнительную маскировку.
Установка палатки отняла порядочно времени и много сил, и, пока часть людей трудилась над освоением барака, другая, не меньшая, возилась с развёртыванием сортировки.
Постепенно оборудовались, ремонтировались, строились и устанавливались новые помещения и палатки, и к 6 февраля 1942 г., то есть через неделю после прибытия, медсанбат располагался полностью так, как это показано на схеме.
Все медсанбатовцы, получая нормальное красноармейское питание, быстро окрепли, случаи объедания, которые произошли с Дурковым и несколькими медсёстрами, больше не повторялись. За этим внимательно следила Зинаида Николаевна и её помощники. Через пару недель о перенесённом голоде напоминали только державшиеся ещё у некоторых отёки и последствия цинги.
У Алёшкина отёки на ногах пока не позволяли носить сапоги — ходил в валенках, продолжали болеть дёсны, выпали зубы, однако, экзема на шее и лице уменьшилась. Он уже мог безболезненно бриться, и только в самом нижнем отделе шеи и на груди оставались мокнущие болячки, которые приходилось бинтовать. Одним из средств, облегчавших его состояние, стала придуманная им самим болтушка, в которую входили сера, тальк, стрептоцид, крахмал, глицерин и вода.
Комиссар дивизии Марченко наведывался в медсанбат не реже, чем раз в три дня, следил за его развёртыванием, и вскоре был на дружеской ноге прежде всего с Борисом, Прокофьевой и Сангородским. С Перовым он держался довольно официально и ещё суше был с комиссаром медсанбата, хотя последний, на взгляд Алёшкина, выполнял свои обязанности гораздо лучше и толковее, чем все его предшественники. Правда, мнение Бориса, может быть, было немного предвзятым. Дело в том, что с этим комиссаром он дружил. Жили они сейчас вместе в одной из комнат барака № 2, рядом со штабом медсанбата, и эта дружба, поддерживаемая шахматными баталиями, а иногда и преферансной пулькой, до которой комиссар, начальник штаба Скуратов, Перов, да, разумеется, и сам Алёшкин оказались большими охотниками.
Дивизия заняла отведённый ей участок обороны, и примерно с 8 февраля в батальон стали поступать первые раненые. Было их немного, доставляли их более или менее равномерно. К этому времени все врачи и медсёстры санбата обрели уже достаточную работоспособность, и потому удалось установить регулярную сменную работу.
По предложению комиссара весь состав операционно-перевязочного взвода разбили на три смены, каждая работала восемь часов и 16 отдыхала. Причём смена, освобождавшаяся от работы, в течение следующих восьми часов считалась запасной и в случае большого наплыва раненых могла быть вызвана на подмогу.
Снабжение медсанбата медикаментами, перевязочным материалом, продовольствием и прочими материалами из дивизионного обменного пункта, расположенного недалеко от Войбокало, теперь осуществлялось регулярно. Начала поступать почта, московские газеты — с опозданием на три-четыре дня. За их получением следил комиссар батальона, выделив для доставки почты специального человека. Стали приходить и письма.
Получил письма из дома и Борис Алёшкин — сразу три, причём первое было отправлено из Александровки ещё в начале октября, а последнее — в конце декабря прошлого года.
Катя не получала известий от Бориса в течение нескольких месяцев, и поэтому в декабрьском письме высказывала явное беспокойство о нём. Мы знаем, что из кольца блокады почта уходила очень нерегулярно, многое терялось, поэтому неудивительно, что, хотя Борис и писал Кате почти каждые две недели, письма до неё не доходили. Между прочим, так было с письмами и других.
Как только медсанбат переправился на западный берег Ладожского озера и мало-мальски обосновался, все стали писать домой. Сделал это и Борис. В своём письме он сообщил о том, что до этого их подразделение находилось в довольно сложной обстановке, и поэтому посланные им ранее письма могли до дому и не дойти, и что он также писем долго не получал. Сейчас положение изменилось, и он надеется, что переписка станет регулярной и аккуратной.
Это письмо он отправил ещё до прихода писем жены, а получив их, немедленно написал ответ. Повторив на всякий случай почти всё, что сообщал в предыдущем письме, он написал, чтобы Катя не беспокоилась о его здоровье, он сыт, здоров и одет очень тепло. Конечно, вместе с ласковыми словами, адресованными жене, Борис написал много хорошего и своим дочерям. Он был очень рад тому, что возобновилась его связь с семьёй, и что, судя по полученным письмам, они живут сравнительно благополучно. Да он и не предполагал, что тяжести войны могут каким-либо образом серьёзно коснуться такого далёкого тыла, как Кабардино-Балкария и станица Александровка.
После того, как стало теперь уже в подробностях известно о разгроме фашистов под Москвой, Алёшкин, да и все окружавшие его люди, были уверены, что в войне наступил коренной перелом, и теперь изгнание фашистских войск из пределов нашей Родины — вопрос времени и, вероятно, короткого времени. То же говорили и комиссар медсанбата, и даже комиссар дивизии. Конечно, все они ошибались и, как теперь уже совершенно очевидно, не представляли себе той военной мощи, которой обладали фашисты.
Успокоившись насчёт семьи, Борис с ещё большим рвением стал отдаваться порученному ему делу, стараясь своим трудом как можно скорее приблизить время желанной победы. Впрочем, также старательно работали и его подчиненные, и его ближайшие начальники. И как это ни странно, совсем недавно расставшись с Таей и сохранив о ней хорошие воспоминания, он почти совсем о ней не думал. То, что от неё не было никаких вестей, вовсе не тревожило его. Разговор с Крумм как-то забылся, и он полагал, что Тая, сдав порученных ей раненых в московский или какой-нибудь другой госпиталь и подлечившись сама, по всей вероятности, получила какое-нибудь новое назначение, сейчас служила где-то на другом фронте и кратковременную связь с ним вспоминала как какой-то случайный эпизод.
* * *
Дивизия, как мы сказали, вошла в состав 8-й армии, которая, в свою очередь, включалась в Волховский фронт. На этом фронте обстановка более или менее стабилизировалась, и фронтовые учреждения требовали от подчинённых частей и соединений строгого порядка, своевременной отчётности и безупречной службы. То же самое, естественно, требовали от своих частей