Все сказанное означает, что критерий добродетельности был основным при решении вопроса о том, следует ли сейчас воевать с тем или иным противником, есть ли шансы. Ведь с точки зрения здравого смысла добродетельное правление ведет к порядку и обеспечивает силу, потому в этом случае не стоит спешить воевать; лучше воевать с тем противником и тогда, кто и когда проявляет недобродетельную небрежность к своим обязанностям, в результате чего наступает дестабилизация и появляются признаки кризиса и упадка, обеспечивающие успех. Такого рода рассуждения в ряде случаев вставлены в тексты источников постфактум, однако они свидетельствуют о том, что для самих правителей и командующих войсками критерий добродетельности всегда имел существенное, если не решающее значение.
О содержании этого критерия (дэ) уже шла речь в первом томе работы [24, с. 235–241]. И хотя в наших текстах, описывающих события периода Чуньцю, это не всегда заметно, они в целом исходят из того, что добродетель-дэ в первую очередь сакральна. И этим многое объясняется. Война — ритуальное священнодействие, имеющее самое прямое отношение к жертвоприношениям в честь высших сил, к культу этих сил, ибо война в конечном счете всеми воспринимается как санкционированное высшими силами во главе с Небом восстановление нормы, попранной недобродетельными (т. е. находящимися не в ладах с сакральным дэ) правителями. Или, говоря проще, поражение в войне — это своего рода справедливое воздаяние тем, кто его заслужил.
Церемониально-ритуальный аспект войны как сакрального священнодействия завершался обычно победой — разумеется, для стороны, которая в ладах с волей Неба и дэ, погребением павших (своих — с честью, побежденных врагов — без оной, иногда с отрезанием левого уха или даже с созданием из трупов врагов внушительных нагромождений, чего-то вроде монументов в честь победы) и торжественным жертвоприношением в храмах и на алтарях по возвращении домой. Пленники и трофеи могли быть после этого объектом дара-подношения чжоускому вану как высшему сакральному суверену Поднебесной, живому ритуальному ее символу.
Итак, войны в период Чуньцю — как, впрочем, и до того, по меньшей мере в период Западного Чжоу (применительно к эпохе Шан, незнакомой с доктриной мандата Неба и сакральной добродетелью дэ, этого нельзя утверждать), — были сакрально санкционированным способом наведения порядка и восстановления справедливости. Вос-принимаясь наряду с жертвоприношением высшим силам в качестве акта ритуального церемониала, они тем самым приравнивались к освященному этими силами инструменту, символический смысл которого был всегда главным. Разумеется, ведя войны, правители и знать всегда имели в виду и прагматическую их пользу лично для себя — расширение владений, повышение престижа и статуса, завоевание власти и т. п. Но все это считалось как бы естественным следствием главного: с помощью войны против недобродетельных (а иных противников не бывало, да не бывает и сегодня) победители выполняли волю обожествленных высших сил, ублаготворяли их и, как результат, обретали выгоды лично для себя. Это вполне можно было рассматривать как справедливое вознаграждение со стороны высших сил.
Как видим, подавляющее большинство войн в Чуньцю не было связано с достижением территориальных приобретений и вообще с получением выгод в форме трофеев и т. п. Выгода была в ином: в результате успешной войны не только обретались престиж, статус, власть, но и выполнялся сакральный долг. Все это имело самое прямое отношение к тому, что войны, о которых идет речь, по сути своей были феодальными.
Аристократы в войнах
Во всех удельно-феодальных структурах — а именно таковой был чжоуский Китай до периода Чжаньго — всегда воевали главным образом аристократы, представители правящих верхов и выходцы из родовой знати. Не везде аристократы конституировались как четко оформленное влиятельнейшее сословие, верхи общества. Однако сказания героического эпоса и хорошо известные исторические факты из истории многих стран, прежде всего средневековой Европы, свидетельствуют о том, что феодальные или рыцарские войны — это нечто вполне реальное, хотя в разных регионах в различные исторические эпохи принимавшее весьма отличные друг от друга формы. Одно дело — немецкие рыцари, другое — японские самураи, но те и другие вели именно феодальные войны.
Со времен Шан формирующаяся древнекитайская аристократия была в основном военной знатью, воинами. Первые клановые структуры возникали как военные, профессионально-воинские, знаменные формирования [24, с. 180–182]. В ранних чжоуских уделах роль дружины военных профессионалов тоже играли, насколько об этом можно судить по данным надписей на бронзе, представители чжоуских верхов, ближайшие сородичи удельных властителей (люди вана, чжоусцы, — в отличие, скажем, от аборигенов, составлявших население территории, пожалованной в качестве удела). Естественно, что с течением времени, по мере институционализации сословия феодализирующейся аристократии, в уделах чжоуского Китая возрастали и количество феодальной знати, и ее роль в жизни страны. Основным занятием представителей этого сословия (если не считать сравнительно несложного еще аппарата администрации и тем более спорадических жреческих функций) была война. Война и умение хорошо воевать всегда и везде были первой заповедью аристократии, и древнекитайская высшая знать не была в этом смысле исключением. Военное искусство и регулярные тренировки на охоте и в войнах были нормой. Начиная с Шан все аристократы с детства приобретали опыт военного дела. Стрельба из лука, метание копья, управление колесницей — все это входило в число обязательных дисциплин, которым юного отпрыска знатной семьи смолоду учили, равно как письму или счету.
Так обстояло дело везде, где сословие аристократов институционализировалось, идет ли речь о западноевропейских рыцарях или русских дворянах. Но важно отличие древней феодальной знати от средневековой. Специфика древнего Китая — как, впрочем, и иных народов древности — заключается в видах вооружения и соответственно способах ведения войны: основной военной силой в шанско-чжоуском Китае вплоть до периода Чжаньго были боевые колесницы.
Именно боевые колесницы (когда отсутствовала кавалерия и общество вообще еще не было знакомо с верховой ездой) играли главную роль и в войнах и во время охоты. Развивая в нужный момент необходимую скорость, боевая колесница сминала ряды вражеской пехоты и могла быть остановлена лишь встречной колесницей противника. Нередко сражения были именно столкновением колесниц, в ходе которых одни терпели поражение, а другие брали верх, тогда как сравнительно немногочисленная пехота лишь довершала начатое сражение. Неудивительно поэтому, что колесницы были не только богатством и наилучшим вооруженным средством боя, но и своего рода мерилом воинской силы.
Как известно, числом колесниц обычно измерялась боевая мощь того или иного из чжоуских государств, особенно в период Чуньцю. Опираясь на данные «Цзо-чжуань», Сюй Чжо-юнь приводит интересные цифры [200, с. 65–66]. Так, в среднем по размеру и силе царстве Чжэн уже в конце VIII в. до н. э., т. е. в самом начале периода Чуньцю, было значительно более 200 боевых колесниц, так как именно с 200 выступил против своего мятежного братца в 722 г. до н. э. чжэнский Чжуан-гун, а сколько их было на стороне побежденного брата, в тексте не сказано [114, 1-й год Инь-гуна; 212, т. V, с. 2 и 6]. Похоже, что в начале Чуньцю для среднего размера царств цифра в 200300 боевых колесниц была нормой. Когда в 660 г. до н. э. варвары-dw разгромили царство Вэй, в нем оставалось лишь 30 колесниц, и только через несколько лет, благодаря помощи гегемона-ба циского Хуань-гуна, их вновь стало 300 [114, 2-й год Минь-гуна; 212, т. V, с. 127–129 и 131]. Во второй половине Чуньцю колесниц уже было больше. В Чжэн в 548 г. до н. э. их было 700, а в царстве Лу в 534 г. до н. э. даже 1000 [114, 25-й год Сян-гуна и 8-й год Чжао-гуна; 212, т. V, с. 511 и 515, 621 и 622]. В то же время (529 г. до н. э.) в сильном Цзинь их было 4 тыс. [114, 13-й год Чжао-гуна; 212, т. V, с. 645 и 651].
Сражения с применением колесниц требовали, естественно, более или менее благоприятных для этого условий. Насколько можно судить по описаниям больших сражений, для главных битв выбиралось поле, на котором было удобно перемещаться. Иногда еще до начала сражения колесницы с легкостью достигали рядов противника и, нанеся удар, тут же возвращались к своим. В благоприятных полевых условиях боевые колесницы действовали легко и безотказно. Но не всегда условия бывали благоприятными. Иногда колесницы застревали в болоте или в чащобе, и тогда итоги столкновений могли быть разными. Циский правитель вынужден был обменяться одеждой со своим колесничим и только в результате этого избежать плена, когда его колесница в битве с войсками Цзинь в 589 г. до н. э. попала в беду. С застрявшей колесницей попал в плен к циньскому Му-гуну цзиньский Хуэй-гун в 645 г. до н. э.