Он стал озираться, затем увидел свою одежду, брошенную на пол возле постели, и потянулся за ней.
— Ну, давай! — крикнул он, хватая пояс. — Вот! Раз я тебе изменяю, а ты за измену убиваешь, валяй, убивай! — И он протянул мне кинжал — полоску темной стали длиной дюймов в десять. Затем расправил плечи и выпрямился, подставляя мне широкую грудь и воинственно сверкая глазами. — Давай! — настаивал он. — Не будешь ведь ты нарушать своего слова, а? Раз честь для тебя превыше всего!
Искушение было велико. Сжав руки в кулаки и прижав их к бокам, я стояла и вся так и дрожала, с трудом подавляя неукротимое желание схватить кинжал и всадить ему между ребер. От этой попытки меня уберегла, наверное, одна лишь мысль: он никогда не позволит заколоть себя. Стоило ли дальше унижаться, выставляя себя на посмешище? Я с шелестом юбок повернулась к нему спиной.
Секунду спустя услышала, как звякнул упавший на пол кинжал. Я стояла совершенно неподвижно, глядя из окна на задний двор. Затем услышала за спиной какое-то шуршание и присмотрелась к смутному отражению в стекле. Размытый овал моего лица в ореоле спутанных после сна каштановых кудряшек и обнаженная фигура Джейми на заднем плане. Она слабо отсвечивала белизной и напоминала кадры подводной съемки. Он искал полотенце.
— Полотенце внизу, на полке, где кувшин, — сказала я и обернулась.
— Спасибо. — Он бросил на пол грязную рубашку и, по-прежнему не глядя на меня, потянулся за полотенцем.
Вытер лицо, затем, похоже, принял какое-то решение. Опустил полотенце и взглянул на меня. Я видела, как на лице его отражается целая гамма чувств, и мне почему-то показалось, что я по-прежнему смотрю на его отражение в оконном стекле. И тут мы оба наконец опомнились.
— Прости меня, — сказали мы с ним одновременно. И одновременно рассмеялись.
Ночная рубашка тут же промокла от прикосновения к его еще влажному телу, но мне было все равно.
Минуту спустя он что-то пробормотал мне в волосы.
— Что?
— Совсем рядом, — повторил он. — Черт возьми, это было совсем близко, Саксоночка! И это меня напугало…
— Напугало? Вот уж не заметила никакого испуга, ну просто ни капельки! Ты прекрасно знал, что я этого никогда не сделаю.
— Ах это… — Он усмехнулся. — Нет, не думаю, чтоб ты меня убила, как бы тебе того не хотелось. Нет, дело не в том… А что касается тех женщин… Я вовсе не хотел их, честное слово, нет!..
— Знаю. — Я потянулась к нему, но он отстранился.
— Что же касается желания, так ты, кажется, это называешь… да, схожие чувства я испытывал к тебе и… и стыдился их. Мне казалось это неправильным, недостойным…
Он отвернулся, вытирая волосы, и голос приглушенно доносился из-под льняного полотенца:
— Я всегда думал, что с женщиной жить просто, — тихо сказал он. — И в то же время… гм… мне так часто хотелось вдруг упасть к твоим ногам и боготворить тебя. — Уронив полотенце, он потянулся ко мне, взял за плечи. — И вместе с тем мне хотелось поставить тебя на колени, держа за волосы, прижать к себе ртом… и все это одновременно, Саксоночка…
Он провел ладонью по моим растрепанным волосам, крепко сжал в ладонях мое лицо.
— Я сам себя, наверное, не понимаю, Саксоночка… А может, и понимаю… — Отпустив меня, он отвернулся. Лицо уже давно высохло, однако он подобрал полотенце и стал тереть им подбородок. Отросшая за ночь щетина еле слышно шуршала по тонкой ткани. Голос был тих и тоже еле слышен, даже с расстояния в несколько футов. — Знаешь, кое-какие вещи… я понял их только после Уэнтуорта…
Уэнтуорт… То место, где он отдал свою душу в обмен на спасение моей жизни и претерпел нечеловеческие страдания, чтоб снова стать самим собой.
— Сперва мне казалось, что Джек Рэндолл отнял какую-то часть моей души. Потом я понял, что все обстоит гораздо хуже… Она была цельной и неразделимой, моя душа, а он смог показать ее мне, словно в зеркале. И я узнал о себе такое, о чем прежде и не подозревал. Именно этого я никогда не прощу ему. И его собственная душа будет гореть в аду в отместку за это!
Он опустил полотенце и глянул на меня — лицо измученное после ночных похождений и всех переживаний, но глаза сияют.
— Клэр… Какое это счастье, чувствовать эти маленькие косточки под своими пальцами, ласкать эту гладкую тонкую кожу на груди и плечах… Господи, ты жена моя, которую я буду лелеять и обожать всю свою жизнь, и в то же время мне хочется целовать тебя крепко и больно, чтоб на этих нежных губках выступили синяки, чтоб видеть на этих плечиках отпечатки своих пальцев…
Он бросил полотенце на пол. Воздел кверху руки — пальцы слегка дрожали. Потом очень медленно опустил их мне на голову, словно благословляя.
— Мне хочется сунуть тебя под рубашку и носить за пазухой, точно котенка, mo duinne, и в то же время хочется раздвинуть тебе ноги и трахать тебя, как обезумевший от желания бык. — Пальцы впились мне в волосы. — Я сам себя не понимаю…
Я откинула голову, высвободилась и отступила на полшага. Вся кровь закипела у меня в жилах, и одновременно сотрясал озноб — стало так холодно, как только я отделилась от него.
— Думаешь, я устроена по-другому? Думаешь, не чувствую того же? — спросила я. — Думаешь, мне не хочется иногда укусить тебя, да так, чтоб почувствовать вкус крови, или запустить в тебя когти, глубоко-глубоко, чтоб ты закричал?..
И я медленно потянулась к нему. Кожа на груди была влажной и теплой. Я дотронулась до нее кончиком ногтя, чуть пониже соска. Легко, едва касаясь, провела пальцем вверх, потом вниз и вокруг, пока крошечный розовый сосок не затвердел и не стал торчком среди курчавых рыжих волос.
Ноготь нажал крепче, скользнул вниз, оставляя тонкую розовую полоску на белой коже. Я вся дрожала, но остановиться была не в силах.
— Иногда мне хочется скакать на тебе, как на необъезженном коне, и укрощать тебя, знаешь ли ты это? Знаешь… Я умею это, умею довести тебя до края, измучить, иссушить. Я довожу тебя до полного изнеможения, Джейми, и знаешь, мне это жутко нравится. Да! Но еще мне часто хочется, — тут голос мой дрогнул, и я перевела дух, чтоб продолжить, — хочется… прижать твою голову, к груди и баюкать, точно малого ребенка, пока ты не уснешь…
Глаза мои были полны слез, и я видела его лицо смутно, как в тумане, и не поняла, плачет он тоже или нет. Он крепко обнял меня, и я погрузилась в его объятия, словно в струи влажного и теплого муссона.
— Клэр, ты меня убиваешь, даже без ножа… — пробормотал он мне в затылок. Затем наклонился, подхватил и понес к постели. Уложил среди смятых простыней, а сам опустился на колени рядом. — Ты ляжешь со мной, и я буду иметь тебя, как только могу. И если в этом будет твоя месть, давай, мсти. А я буду счастлив этим, потому как моя душа принадлежит твоей, она твоя до самого своего темного уголка…