Советский руководитель, якобы не имевший иного выхода, как сделать «выбор в пользу меньшего из двух зол» — то есть заключить пакт с Гитлером (с. 61), воспользовался представившейся ему возможностью, чтобы продвинуться в своих классово-имперских планах.
После начала войны Германии с Англией и Францией, выступившими в соответствии со своими обязательствами на стороне Польши, Сталин с предельной откровенностью разъяснил мотивы, по которым он заключил пакт о ненападении с Гитлером. Сделал он это 7 сентября, принимая генерального секретаря Исполкома Коммунистического интернационала Г. Димитрова, обратившегося за политическими установками для Коминтерна. В присутствии В.М. Молотова и А.А. Жданова, наиболее близких Сталину в то время членов Политбюро. (В главе пятой дневник Г. Димитрова уже упоминался, но не столь подробно.)
О сталинских инструкциях стало известно из дневника Г. Димитрова, которым пользовался и Г. Городецкий. Но поступил он с этим документом выборочно, опустив самую существенную часть, раскрывающую замысел, заложенный Сталиным в пакт с Гитлером. Конечно, после всего, что было сказано об исследовательской методике израильского историка, мало удивительно в том, что аналогичным способом — все методы хороши, лишь бы подкрепить свою версию событий — он обошелся и с дневником Г. Димитрова, записавшего высказывания Сталина.
Г. Городецкий дважды ссылается на дневниковые записи руководителя Коминтерна (с. 76–77).
Первый раз, приводя слова Сталина о судьбе, которая была уготована Польше: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным государством меньше! Что плохого было бы, если [бы] в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую] систему на новые территории и население»{950}. Комментарий Г. Городецкого: «По своему обыкновению он [Сталин] откровенно защищал интересы и приоритеты Советского Союза, слегка прикрывая их идеологическим флером… Однако не следует принимать такие заявления за чистую монету». Мол, преобладали «интересы СССР, а не ленинские догмы об “империалистической войне”» (с. 77. Курсив мой. — В.Н.). Ну да, ведь сталинский Советский Союз уже давно отказался от наступления на позиции мирового капитализма…
Во второй раз израильский историк воспользовался сталинскими высказываниями о московских тройственных переговорах. Он приводит (не полностью) еще одно место из инструкций Сталина Коминтерну — о том, что «мы предпочитали соглашение с так называемыми демократическими странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить! Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше — ничего не получая». Цитирует без комментариев. А ведь есть что прокомментировать.
Казалось бы, Г. Городецкого должно было заинтересовать, чего ж добивался Сталин на переговорах с Англией и Францией, какую «плату» требовал в обмен на «батрачество». А требовал он от них того, что получил от Гитлера — контроля над западными приграничными соседями между Балтийским и Черным морями. Но Англия и Франция никак не соглашались на это, чего не мог не учитывать Сталин. Можно было бы задаться вопросом, почему, даже воюя в составе единой коалиции, западные союзники так и не признали право Советского Союза на захваченные территории. Не сделали они этого и по окончания войны. Можно было задаться еще одним вопросом: не хотел ли Сталин, выдвигая такие территориальные требования на тройственных англо- франко-советских переговорах, довести до Гитлера свои условия достижения договоренности с ним. Ведь ход московских переговоров не был секретом для немцев.
А опущено Г. Городецким, как уже было сказано, самое важное из «откровенной беседы» (с. 76) Сталина с Г. Димитровым. Восстановим, по соображениям научной добросовестности, ту часть сталинских высказываний, в которой приводится оценка советско-германского пакта, данная в контексте мировой войны. (Приходится еще раз воспользоваться цитатой, на которую уже была ссылка в главе пятой.)
Охарактеризовав начавшуюся войну как схватку «между двумя группами капиталистических стран», Сталин продолжил: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было [бы] расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивая одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»{951}.
Как читатель «Мифа “Ледокола”», не могу избавиться от чувства неловкости за израильского историка. Приведя, худо-бедно, две цитаты из сталинских инструкций Г. Димитрову, он скрыл от читателя самую принципиальную их часть. О том, что советско-германский пакт помогает Гитлеру, который, не сознавая этого, войной с западными странами подрывает капитализм в Европе; что следует и дальше поощрять воюющих, чтобы они «лучше разодрались». Испытываю неловкость от того, что не нахожу приличествующего историку-профессионалу ответа на вопрос, почему он не решился процитировать ключевые сталинские фразы о назначении советско-германского пакта. Почему он так откровенно отказался от обещания писать, соблюдая объективность, которой, по его мнению, не хватает «невежественному» В. Суворову и «другим историкам». Как быть с его же призывом «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня». Откровения Сталина, центральной фигуры всего повествования Г. Городецкого, заслуживали того, чтобы они были переданы полностью и квалифицированно проанализированы.
Приходится констатировать: Г. Городецкий опустил самую важную часть сталинских свидетельств потому, что одними этими откровениями доказывается концепция «Ледокола» В. Суворова. Это не только отказ от принципа объективности, а молчаливое признание несостоятельности его «нетривиальной» версии советской внешней политики 1939–1941 годов.
Раз израильский историк вступил на путь искажения и просто утаивания наиболее важных сталинских документов («Краткого курса истории ВКП(б)», доклада на XVIII съезде, наиболее показательной части инструкций Коминтерну), он продолжил его и в отношении других исторических свидетельств. Так, в «Мифе “Ледокола”» не нашлось места дипломатическим донесениям в Москву из европейских столиц, в которых говорилось об охватившей западные страны панике перед неизбежными социальными последствиями мировой войны{952}. Неужели его автору представляется, что деятели того времени действовали по рецептам, которые он выписывает им задним числом, много лет спустя?!
Говоря о целях советской внешней политики в связи с мировой войной, Г. Городецкий полностью абстрагируется от ее геополитических последствий — распространения советского контроля на Восточную и Центральную Европу вплоть до Берлина. Поочередное «подталкивание» сторон, якобы одинаково враждебных СССР, вылилось в советское участие — на договорных началах! — в обеих воюющих коалициях. Сперва — заключив в августе-сентябре 1939 года два договора с нацистской Германией и войдя с ней в официально признанные «дружеские отношения»; затем, после начала советско-германской войны, — присоединившись к Атлантической хартии Рузвельта — Черчилля от 14 августа 1941 года, объявивших об объединении усилий их стран в войне против «нацистской тирании». Это — из числа главных событий начального этапа Второй мировой войны. Их нельзя ни обойти, ни превратно истолковать.
По окончании войны Сталин вновь уравнял обе коалиции, как он это делал и до войны, охарактеризовав Вторую мировую войну как схватку «двух капиталистических коалиций, вцепившихся друг в друга», чтобы «добиться мирового господства»{953}. А на партийном съезде 1952 г. историческое значение мировой войны (то есть ее главный итог) рассматривалось под углом образования «лагеря мира и демократии, противостоящего лагерю империализма»{954}. Какие еще требуются доказательства того, что в своей внешней политике сталинское руководство исходило из постулата необходимости воспользоваться «межимпериалистическими противоречиями» в интересах «дела социализма»?! Точнее — в классово-имперских целях сталинского Советского Союза.
Речь Сталина 10 марта на партийном съезде с ее прогерманскими акцентами, смещение 3 мая сторонника соглашения с западными странами наркома иностранных дел М.М. Литвинова, сталинские инструкции К.Е. Ворошилову от 7 августа, откровенно нацеленные на срыв еще не начавшихся переговоров с военными миссиями Англии и Франции, решение Политбюро от 11 августа о готовности вступить в официальные переговоры по уже оговоренным с немецкой стороной вопросам (которые и составили содержание секретного протокола){955} — таков неполный перечень документированных фактов весны-лета 1939 года, говорящих о целенаправленном курсе сталинского руководства на достижение договоренностей с нацистской Германией.