не произошло. Но наши усилия оказались напрасными» [56, c. 64].
Действительно, Шуленбург много раз повторил, что в советско-германских отношениях возникла опасная напряженность, что Гитлер крайне недоволен всеми последними действиями и заявлениями СССР и что ему, Шуленбургу, не удалось переубедить фюрера. Более того, Деканозову сообщили практически открытым текстом, – если учесть, что беседа шла между двумя дипломатами, – что Шуленбург скоро «отправится писать мемуары», т. е. покинет свой пост, что в тогдашних условиях могло произойти только в одном случае – в случае начала советско – германской войны. Чтобы лишить Гитлера возможности проигнорировать сталинское обращение, Шуленбург предложил сделать акцию международной, одновременно направив схожие послания с предложением переговоров лидерам еще нескольких государств.
Посол напрасно с риском для жизни метал бисер перед пребывавшим в умственном затмении советским вождем.[192] Кремлевские персонажи не могли поверить в бескорыстное стремление немецкого дипломата быть на высоте своей профессии и заранее сделали вывод о том, что тот действуют «по инструкции Берлина». Переданный через Деканозова ответ Сталина предусматривал встречный обмен письмами между Москвой и Берлином и публикацию официального совместного коммюнике. Однако ввиду партизанского характера акции Шуленбурга, о которой фюрер не имел понятия, сделать это было невозможно. В результате германский дипломат снял свое предложение. «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов», – подвел итог этой истории на заседании Политбюро гордый своей «прозорливостью» вождь. Пусть микроскопически малый, но все же шанс предотвратить катастрофу был упущен.
На поступавшую со всех сторон информацию о скором нападении Сталин реагировал попыткой сохранить видимость нормальных отношений с Германией. Стремясь загладить вину за югославский казус, Москва перешла в «мирное наступление» и буквально забросала Берлин свидетельствами своего стремления улучшить отношения. Прежде всего, этой цели должно было служить гробовое советское молчание по поводу германской агрессии против Югославии, о чем говорилось выше, а также Греции. 13 апреля Кремль идет на подписание договора о нейтралитете с Японией – этакого дальневосточного аналога пакта Молотова – Риббентропа. (Последний, кстати, как посредник стоял у истоков этого договора и активно лоббировал его [90, c. 38, 74]). Стороны гарантировали друг другу нейтралитет в случае, если одна из них «станет объектом военных действий» со стороны какой-либо третьей державы.
В условиях назревавшего конфликта в Тихоокеанском регионе для Токио политический смысл этого договора состоял в советской гарантии безопасности японского тыла на случай столкновения с США. Интерес Германии заключался как раз в провоцировании японо – американской войны и, как следствие, в уменьшении размеров помощи Великобритании со стороны США. Сходство было тем большим, что имелся и свой «секретный протокол» о территориально – политическом размежевании. Им стала на самом деле опубликованная в качестве приложения к договору Декларация об уважении территориальной целостности и неприкосновенности марионеточного прояпонского Маньчжоу – Го – со стороны Советского Союза, и Монгольской Народной Республики – со стороны Японии [91, с. 565–566].
Во время проводов японского министра иностранных дел Мацуока Сталиным и Молотовым была разыграна знаменитая сцена объятий с послом Шуленбургом и замещавшим военного атташе полковником Г. Кребсом с изъявлением заверений в верности дружбе с Германией. В эти же дни из желания угодить Гитлеру Сталин принимает решение о роспуске Коминтерна.[193] 6 мая появилось сообщение о вступлении И. Сталина в должность Председателя СНК СССР. В кулуарных беседах немцам намекали, что данное назначение открывало возможность официального визита Сталина в Берлин, в том числе с целью присоединения к Тройственному союзу. 8 мая СССР разорвал дипломатические отношения с оккупированными Германией Норвегией, Бельгией, Югославией и Грецией, что означало окончательное признание Москвой статус кво, возникшего в результате германских завоеваний. И, наоборот, с марионеточными правительствами и оккупационными властями Дании, Бельгии и Норвегии в апреле-мае заключаются торгово-экономические соглашения.
9 мая от имени Советского правительства ТАСС опубликовал Заявление, опровергавшее слухи о «концентрации крупных военных сил» на западной границе СССР. 12 мая СССР признал пришедшее к власти в Ираке прогерманское правительство Рашида Али аль Гайлани, что имело к тому же характер антибританского демарша. 18 июня Москва приветствует заключение германо-турецкого договора о ненападении и дружбе. О готовности к заглаживанию вины должны были свидетельствовать также уступки Германии при демаркации границы в Прибалтике (завершена 24 мая 1941 г.) и в споре о разделе продукции никелево – молибденовой концессии в финском Петсамо.
Но самой громкой акцией стало появившееся в печати 14 июня 1941 г. новое Заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось, что «в последние дни муссируются слухи о близости войны между СССР и Германией. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз, в свою очередь, стал усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивать войска у границ последней». Вина за распространение провокационных слухов возлагалась на неназванные силы, «враждебные СССР и Германии», которыми в тогдашней конкретной ситуации могли быть только Великобритания и США. «Слухи», разумеется, опровергались; очевидная концентрация германских войск в районе границы объяснялась их передислокацией с Балкан, а советских – учениями, маневрами и т. п.[194]
Были предприняты еще две попытки разрядить ситуацию. 18 июня Молотов сообщил Шуленбургу о своей готовности выехать в Берлин для переговоров, а в ходе последней перед войной беседы с германским послом 21 июня пытался выяснить причины «недовольства Германии» [91, c. 751–753]. Гитлер, однако, свой выбор сделал, и никакие советские дипломатические маневры не могли на него повлиять. «Наоборот, – высказывает свое мнение советник Хильгер, – продолжающиеся усилия Сталина избежать конфликта он рассматривал как доказательство его (Сталина. – Ред.) слабости и страха перед военным столкновением с Германией. Все это укрепляло его (Гитлера. – Ред.) в убеждении, что ему никогда не представится более благоприятного случая разгромить Советский Союз…» [56, с. 396]. К кремлевскому усердию во внешнеполитическом угодничестве перед Берлином там относились с явной иронией, не забывая при этом им пользоваться. Изначально бессмысленная политика заискивания в отношении Германии, которая никак не могла изменить течение событий, направляемое железной логикой стратегического расчета, из постыдной превратилась уже в контрпродуктивную.
Кремль же продолжал твердо придерживаться этого одиозного курса и объявил фактический бойкот посольствам Великобритании и США в Москве, отказывая послам этих стран в приеме их в НКИД на уровне выше, чем уровень первого заместителя наркома. В результате под разными предлогами послы покинули Москву и выехали на