слабой Веймарской Республики в мощную и опасную национал-социалистическую Германию Гитлера, действительно, побудило советских лидеров в те годы искать безопасность по старым адресам – в Париже, а потом и Лондоне. Однако анти – Версаль и тогда оставался большевистским символом веры в вопросах международной жизни, так что англо-французский рак был хорош только на германское безрыбье 1933–1938 годов. Достаточно было Берлину в 1939 г. поманить Москву пальцем, чтобы та забыла дорогу в западные столицы.
И это неслучайно. Внешнеполитическая стратегия Кремля базировалась на представлении о классовом характере межгосударственных отношений СССР с окружающим капиталистическим миром. «Кто кого?» – в такой логике в Москве подходили к этим отношениям. Это в принципе исключало возможность создания долгосрочных союзов с позитивными целями, каким по самому своему смыслу только и мог быть союз с западным альянсом, и сводило все к конъюнктурной «дружбе против» в духе Рапалло. В следующем ниже разделе мы ответим на ожидаемое возражение, что, начиная с середины 20-х годов, Сталин отказался от идеи двигать мировую революцию и принялся строить социализм в отдельно взятой стране.
Революция и государство
Первые же столкновения захвативших власть ленинцев с политической реальностью привели к шизофреническому раздвоению их внешнеполитического сознания. Большевистское сердце увлекало влево, а инстинкт самосохранения и урчащий от голода желудок настоятельно советовали забирать вправо. По существу, это был симптом обнаружившего себя и оставшегося так и непреодоленным конфликта между эгоистическими партийными интересами РКП (б) и государственными нуждами России, в конечном счете – проявлением несовместимости большевистской социально – политической утопии с объективной реальностью, как международной, так и внутренней. Создание в 1919 г. организации Коммунистического Интернационала, казалось, позволяло решить эту экзистенциональную проблему чисто бюрократическим путем. Для этого представлялось достаточным поделить между ним и НКИД’ом – по формуле «Коминтерну коминтерновское, а НКИД’у нкидовское» – политически разнонаправленные задачи по подрыву мирового капитализма, с одной стороны, а с другой – по нахождению с ним, в силу необходимости, какого – то модус вивенди.
Активное использование Коминтерна (и ассоциированных с ним международных прокоммунистических объединений типа Профинтерн и т. п.) фактически узаконило ситуацию параллельного существования «двух внешних политик», цели которых запросто могли противоречить друг другу.[203] Замечательной иллюстрацией может служить разработанный Москвой в 1923 г. в помощь запланированному восстанию германского пролетариата план убийства руководителя Рейхсвера генерала фон Секта, бывшего, между тем, самым горячим и авторитетным сторонником союзнических отношений с СССР. И подобным примерам несть числа. Принимая подчас вид межведомственного перетягивания каната или революционной самодеятельности на местах, коминтерновское вмешательство в международные дела оставалось, объективно, следствием двуединого революционно – государственного характера советской власти.
Спад общемировой революционной волны и концентрация внимания на внутреннем строительстве привели к тому, что революционный заряд советской внешней политики в середине 20-х годов, действительно, ослабевает. Речь, однако, шла только о локальных революционных вылазках вроде болгарской 1923 г. или эстонской 1924 г., дорого обходившихся СССР во внешнеполитическом отношении, но не могущих кардинально повлиять на общую расстановку сил в Европе и мире. В феврале 1925 г. Политбюро принимает решение о расформировании специально созданных диверсионно – боевых структур, которые действовали по всему периметру страны по обе стороны границы и отвечали за подготовку и экспорт революций в соседние страны. Причина – ими был организован «целый ряд выступлений, причиняющих вред нашей дипломатической работе».
Вместе с тем, мечта о международной социалистической революции никуда не ушла. Но к этой революции вел единственный путь – через Германию. «Германская революция = европейская революция», – говорилось в одном из коминтерновских документов. На этом уровне целеполагания спор о приоритете партийных или государственных интересов, который подспудно лежал в основе разного подхода Сталина и Литвинова к советской политике в отношении Германии и идее коллективной безопасности, на всем протяжении 30-х годов оставался открытым. 23 августа в этом споре была поставлена точка.
Безопасность режима и безопасность государства
Однако для «второго Рапалло», как называли пакт Молотова – Риббентропа сами его участники, унаследованная от «первого Рапалло» задача советизации Европы, оставаясь важной и желанной, отошла на второй план, пропустив вперед задачу «советизации будущего» самого СССР, т. е. сохранения режима. Большевики, самонадеянно рассчитывавшие поставить себе на службу джина германского реваншизма, выпущенного с их помощью из версальской бутылки, теперь тряслись от страха, поглядывая на него. Хотя, казалось бы, чего бояться Кремлю? У него огромная армия и неисчислимый призывной контингент. У него оружия больше, чем у вместе взятых четырех других великих держав. За ним огромное пространство, растворившее без следа даже Великую армию Наполеона. Сверх всего, он получил предложение от двух великих европейских держав заключить военно-политический союз, который бесспорно мог рассчитывать на помощь еще и заокеанского промышленного гиганта.
Кремлевские лидеры не сомневались, что очередного претендента на мировое господство ожидает судьба всех его предшественников, но боялись не дожить до этого счастливого времени. Они прекрасно помнили про метаморфозы, произошедшие на их памяти с Россией за три года «империалистической»: вступив в войну с куда более выгодных позиций (в смысле внутриполитического и международного положения), из царской она превратилась в республиканско-демократическую и вышла из войны советской. Сталину очень не хотелось, чтобы страна проделала обратный путь, даже до республиканско-демократического рубежа. Поэтому задачу обеспечения внешней безопасности государства Кремль подменил задачей обеспечения безопасности режима. А решались эти задачи совершенно по-разному: первая – путем участия в широкой антигитлеровской коалиции, что, в конечном счете, и произойдет и станет для страны спасением; вторая – путем конъюнктурного сговора с фашистской Германией, имевшего результатом коллапс 22 июня.
За шесть дней до подписания пакта, о чем он, конечно, не знал, Ф. Ф. Раскольников обличал Сталина в своем открытом письме: «В грозный час военной опасности […] когда единственная возможность предотвращения войны – открытое вступление Союза Советов в Международный блок демократических государств, скорейшее заключение военного и политического союза с Англией и Францией, вы колеблетесь, выжидаете и качаетесь, как маятник, между двумя «осями». Во всех расчетах вашей внешней и внутренней политики вы исходите не из любви к Родине, которая вам чужда, а из животного страха потерять личную власть». Полпред ошибся в одном: маятник уже остановился – решение было принято.
Ради умиротворения своего потенциального могильщика, Кремль отправил в утиль весь наработанный ранее корпус межгосударственных договоров, относившихся к вопросам обеспечения внешней безопасности СССР, и объявил фактически врагами вчерашних – и, кстати, завтрашних – естественных союзников. Получив от Берлина временную гарантию безнаказанности за свои действия в Восточной Европе, Кремль проявил все свои худшие качества, такие как неспособность просчитать ситуацию даже на один ход вперед и предвидеть последствия принимаемых решений, упование на грубую силу и неумение