Но, как выяснилось, Грег вовсе не думал говорить об Аболешеве. Он уходил от этой темы все дальше, и дальше, а Жекки волей-неволей продолжала его слушать все с тем же томительным ожиданием, не отдавая себе отчет в том, какое впечатление производит жадная напряженность в ее взгляде, каким горячечным блеском отражается она в пылающих черных глазах Грега.
— Неужели вы этого не видите? — вкрадчиво проронил он. — Не замечаете, что меня влечет к вам неудержимо… Боюсь, это влечение, тот самый род недуга, воспетый поэтами. И я не могу ничего поделать… Да, вот хотел посоветоваться с вашим, деверем или шурином, господином Коробейниковым. Добрейшей души человек, но в наказание за идейную чуждость, рекомендовал мне пить касторку. Увы, увы… может быть, вы что-нибудь посоветуете? Бром, хинин, грязевые ванны? Я уверен — только вы, дорогая моя, вы одна способны меня вылечить. Иначе я погиб. Я не привык иметь дело с тем, что сильнее меня.
Ну, наконец-то, пусть и издевательски, в своей обычной манере, но он все-таки сказал то, чего она довольно давно подсознательно ожидала, но еще сильнее боялась. Раздумывала, сопостовляла, переживала, надеялась и почти не верила. Совсем недавно, да буквально несколько минут назад казалось, услышать что-то подобное было невозможно. И если прежде, когда она связывала свои размышления о Греге с волком, его признание в любви представлялась ей более или мене естественным и почти желанным, то сейчас она к своему полному разочаровнию почувствовала, что не испытывает ничего кроме несказанного страха. Грег еще только слегка коснулся ее лица, только чуть обжег темным огнем своих глаз, а она уже вся внутренне окоченела, и почти сразу вспыхнула как распалившийся костер. Что же будет дальше? Дальше? Но нельзя допускаь никакого «дальше». Или она просто умрет от страха, от смятения, от ненависти, от невозможности превозмочь завладевшую ей, губящую силу.
— Жекки… я лгал, что мне не нравиться ваше имя, — говорил Грег, склоняя к ней голову. Нежно приподняв ее руку, казавшуюся такой маленькой, совсем детской в его руке, он с той же нежностью принялся целовать ее, перебирая горячими губами по очереди каждый палец. Жекки дрожала, испуганная и подавленная. — Скажите, что и вы мне лгали, — сказал он, отрываясь на секунду. — Ведь я нравлюсь вам, моя дорогая?
Этот вопрос возвратил Жекки дар речи.
— Откуда только у вас берется столько наглости, — со всей возможной в ее положении суровостью произнесла она, безуспешно пробуя отнять руку. — И это после того как вы только что заявили, что собираетесь отобрать у меня мою землю, прекрасно понимая, что она для меня значит, что ради нее я готова была… да что там… в жизни не слышала ничего более беспардонного.
— Но, дорогая моя, я же рассчитывал именно на такой контраст. Художественный прием, если угодно. Я рассчитывал, что вы, безусловно, откликнетесь… откликнетесь на то, что я…
Грег сильнее стиснул ее ладонь и, приподняв ее к своим губам, поцеловал совсем иначе, чем минуту назад — жестко, до боли прикусив тонкую кожу. Жекки издала слабый звук, заменивший вместе и отклик на боль, и крик о помощи. Грег бережно отпустил ее руку.
— …что я, как обладатель вашей закладной, стану для вас весьма привлекательным любовником.
По его изменившемуся тону Жекки поняла — он вздумал смеяться. Ей же стало до того не смешно, что, отскочив от него, как ошпаренная и продолжая отступать, она заговорила отчаянной скороговоркой:
— Месье Грег, вы… хочу, чтоб вы… запомнили раз и навегда, чтоб крепко накрепко вбили себе в вашу больную голову — такой отпетый тип, как вы никогда не мог бы стать для меня привлекательным.
— Неужели?.. Так-таки и никогда? — переспросил он, неторопливо приближаясь к ней. Он шел очень спокойно, только выпиравшие из брючных карманов костяшки пальцев выдавали сжатое в комок напряжение.
Чувствуя, что он загоняет ее в какой-то глухой и безвозвратный тупик, пятясь шаг за шагом, и все время видя перед собой его светящиеся странным весельем угольные глаза, Жекки уже не вполне понимала что и как она говорит. Она не успевала ничего обдумать, торопливо выбрасывая из себя все, что первым приходило в голову, ибо никакой другой защиты, кроме этих бессильных, почти жалких слов, у нее сейчас просто не было.
— Я все расскажу Аболешеву и он убъет вас на дуэли!
— Глупенькая, — смеясь, отвечал Грег, продолжая неспешно оттеснять ее к двери, выводящей в комнату, где она спала час назад, — если ваш супруг все еще хоть немного дорог вам, ни в коем случае не позволяйте ему стреляться со мной. Поверьте, либо я совсем не знаю жизнь, либо курильщики опиума еще более некудышные вояки, чем их прелестные жены. Я пристрелю его, как сонную куропатку.
Услужливая память тотчас вывела перед Жекки окутанное дымкой лицо старого лесника и заговорила его языком: «И скажу тебе, что за отменный стрелок из него получился… Из револьвера он с полусотни шагов попадал акурат в гривенек».
Она чуть не задохнулась от подступившего к сердцу нового, смертного ужаса и пожалела, что не прикусила вовремя свой глупый язык. «Ну почему, почему, если уж негодяй, так непременно какой-нибудь отчаянный дуэлист, или громила. И откуда он знает, про Аболешева, откуда он вообще так хорошо про меня знает? Хотя о чем это я? Конечно, он знает, потому, что он… не совсем он».
— Но послушайте, да перестаньте же вы, в самом деле… — крикнула она в отчаяньи.
— Если бы вы заметили во мне остатки порядочности, — не слушая ее и медленно подступая, продолжал Грег, — вы бы увидели, как долго я обуздывал свою низменную натуру. Можете поверить, что даже сегодня, каких — нибудь четверть часа назад я не посмел бы предложить вам ничего подобного. Такой уж я кретин. Но, моя дорогая, вините самое себя. Вблизи вас, я раскис и перестал справляться со своей бездушной оболочкой. Тогда-то у меня проскользнула постыдная мысль о сделке. Как деловые люди, подумал я, при известных условиях, мы с вами могли бы договориться. Не правда ли?
— Не смейте! Даже не пытайтесь мне этого говорить, — оборвала его Жекки.
— И я заранее знал, что вы ни за что не согласитесь. Да мне и самому, признаться, вовсе не по душе замешивать расчет в наши идилические отношения. И все это чепуха, Жекки, просто чепуха… закладные в обмен на любовь — слишком грубо, старомодно, и совершенно не соответствует моим побуждениям. Вы против? Тем лучше. Значит, сумеем обойтись без лишней болтовни. В конце концов, я же не раз видел, как смотрят ваши глаза…
— Вы не поняли меня, Грег. Пожалуйста…
Она и подумать не могла, что можно изъясняться в любви вот так, походя издеваясь. Было даже непонятно, какое чувство владело им сильнее — желание проявить свою страсть или недовольство из-за неумения ее скрыть. Во всяком случае, издевателький тон, словно ядовитая дымовая завеса, сопровождал все, даже самые недвусмысленные его слова. Но Жекки не успевала разобраться в этих малоприметных тонкостях. Мелочи в те минуты ее просто не занимали. И вместе с тем, она ясно чувствовала, что Грег проговаривается. Что из-под его фраз, полуприкрытых издевками, отчетливо проступает нечто действительно живое и неодолимое. Но говорил ли он о любви? Он же не сказал, что любит ее!