Читать интересную книгу Горицвет - Яна Долевская

От воды Жекки полегчало. Вздохнув полной грудью, она снова начала свободно дышать. Краснота перед глазами постепено рассеялась. Грег, как ни в чем не бывало, снова уселся рядом. Та же расслабленная поза: откинувшись на спинку, рука на подлокотнике, нога на ногу и то же невозмутимое лицо доказывали, что приступ Жекки нисколько не повлиял на его настрой. Только в глазах вместо обычных насмешливых всполохов, вместо пугающей беззастенчивости, засветилось нечто до того притягательное, что Жекки невольно, впервые за всю эту ночь, вспомнила про Серого.

Господи, боже мой, Серый!.. И как это она забыла, как у нее вылетело из головы то, что уже стало почти неизменной частью всех размышлений, чувств и переживаний. Она так тщательно готовилась к тому, чтобы поведать Грегу о своем подслушивании в трактире, что едва вспомнила о нем. Но вот, кажется, наступил тот самый удобный момент, который она так долго выжидала.

Сейчас Грег перестал давить своей снисходительностью. Угрожающий вид стервятника сменился вполне смирным образом отдыхающего дельца, а в душе самой Жекки кипит такая непреодолимая неприязнь, такое страстное желание расквитаться хоть как-то за все вынесенные по его милости мученья, и самое главное — за то, что открылось в Греге самого отвратительного. За его готовность без всякого сожаления уничтожить мир, частью которого он являлся. Это неколебимое намерение выглядело бы абсурдно, если бы не находило подтверждения в фактах. Если бы самой абсурдностью его поступков, навлекающих гибель на Серого, не доказывалась достоверность его противоестественного бытия.

Жекки с радостным озлоблением представляла, как болезненно исказится от удивления, а может, и страха лицо Грега, когда она скажет ему, что знает, кто он такой. С каким удовольствием она, наконец, поймает в его взгляде вместо самонадеянного спокойствия удрученную растерянность. Как от его пресловутой невозмутимости не останется ничего, и как вместо пугающего ощущения звериной силы, она почувствует идущие от его статной фигуры неуверенность и затравленное ожидание чего-то неминуемо страшного. Насколько восхитетельно было бы увидеть все это своими глазами. Заочное торжество омрачало лишь одно, но весьма существенное обстоятельство. Серый… Она не могла бы его предать. Ее любовь к волку не вместила бы боли, причиненной любимому существу, даже если эта боль переносилась на человеческого двойника, даже если этот двойник был совсем не похож на того, кто был ей так безмерно дорог.

Не умея быстро совладать с обуревавшими ее сомнениями, Жекки снова запнулась в полушаге от решения, не рискуя начать исповедь прямо сейчас. Ее признание снова как-то отодвигалось, тем более, что Грег счел возможным прервать молчание, не дожидаясь ее откровений.

— И тем более для меня удивительно, — сказал он, словно продолжая прерванную мысль, — что вы, моя дорогая, подозреваете меня в разбое. Неужели вы полагаете, что добывая деньги с помощью обмана или прямого насилия, и оправдывая такие неблаговидные средства своей привязанностью к вашему Петровскому или как его там зовут, ваше родовое гнездо…

— Никольское… — четко и резко заявила Жекки.

— Ну вот, своей привязанностью к Никольскому, вы тем самым хоть как-то обеляете себя в общественном мнении или, тем более, перед господом богом, если вы в него верите?

Жекки думала, примерно что-то такое в этом роде.

— Мне все равно, обеляю я себя или нет, — сказала она. — Просто я всегда поступаю так, как считаю нужным.

— А я так думаю, никакой разницы между вашим благородным порывом к освобождению от долговой кабалы и моим грубым стяжательством не существует. За исключением массштаба денежных рисков. Правда, в отличие от вас, я не придумываю себе оправданий. А посему, можете не сомневаться — я заполучу сполна все двести десятин вашей худой землицы с сосновым лесом в придачу через посредство Земельного банка и не испытаю при этом ни малейшего укола совести. К тому же, ваш сегодняшний проигрыш говорит мне, что судьба на моей стороне. А, если вы помните, я слепо на нее полагаюсь. Так что не обессудьте. Срок по вашему платежу, насколько я понимаю, истекает в понедельник. То есть завтра, потому что сейчас половина четвертого прелестного воскресного утра. Видите сами, у вас, моя дорогая, остается совсем немного времени, чтобы еще раз выиграть миллионы.

Жекки услышала, как он опять негромко засмеялся. Ей вспомнился браунинг, который он выбил у нее из рук, и пожалела, что не вытребовала его обратно, как только очнулась.

«Надо же быть такой бессердечной скотиной, да еще пытаться представить, что и я ничуть не лучше». У нее уже вертелась на языке такая или подобная фраза, готовая вылететь в направлении Грега взамен несуществующей пули, но она вдруг почувствовала, что не в состоянии сейчас ни говоррить, ни думать ни о чем, кроме ожидающей ее неизбежной сокрушительной утраты.

— Получается, Волчий лог уйдет полностью, как и дальний выгон, — произнесла она, попав во власть этой горестной неизбежности, не замечая, что говорит отнюдь не про себя, и не шепотом. — А пятьдесят десятин, что я отвела под лен в позапрошлом году? Тогда они дали сказочный урожай, а Мягкий луг? Где я буду пасти свое стадо? Мужики затребуют с меня какие-нибудь баснословные деньги за выпасы. Значит, придется забить лишних коров. Про лес даже думать страшно. Эти стервятники и покупают его лишь за тем, чтобы пустить под топор.

— Стервятники, — услышала она где-то вблизи и отпрянула. — Как это мило, дорогая моя Жекки. И, в общем-то, должен признаться, не дадеко от истины.

Грег снова подсел к ней вплтную. Взглянув на него, она ожидала увидеть холодную насмешку, и сильно встревожилась, когда в неподвижной темноте его глаз снова промелькнуло какое-то притягательное и сильное свечение.

— Не понимаю, как вы можете так спокойно признаваться мне в этом, — сказала она, попробовав отодвинуться. — По-моему, это просто гадко.

XLIX

— О, да, — подтвердил Грег, порывисто придвигаясь к ней. Его голос зазвучал лениво и мягко. — И вот отчего я с некоторым волнением подступаю к признанию. Дело в том, что я тоже не понимаю. Жекки, моя дорогая, глядя на вас, я решительно не понимаю, как вы можете не замечать трех очевидных вещей. Во-первых, бессмысленности всех ваших ухищрений по спасению уже бесполезной земли. Во-вторых, обреченности вашего драгоценного Аболешева. И, в-третьих… или, вернее, во-первых…

Грег наклонился так близко к ее лицу, что Жекки почувствовала на щеке легкое касание ворса его усов. На какое-то мгновение в ее сознании погасли все впечатления, все, кроме одного. В полном смятении она слышала в себе лишь одну, бившуюся вместе с сердцем, фразу об «обреченности» Аболешева. Это выражение полоснуло ее по сердцу, как острый нож. Было непонятно, что хотел сказать этим Грег, но Жекки почему-то почувствовала, как где-то в самом темном подполье ее души сразу же зашевелилось спрятанное там болезненно горькое ощущение. Настолько болезненое, что, пробудившись, подобно огненному смерчу выжигло вокруг себя все прочие чувства. Когда же включилось сознание, Жекки уже не могла слушать Грега без напряженного ожидания. На какое-то время для нее перестало существовать все, кроме ожидания. Кроме надежды услышать ответ на главный вопрос: что он знает про Аболешева? Случайно или нет у него вырвалось слово «обреченность» и, если нет, то что он имел в виду?