государственным бюджетом, высоким уровнем коррупции (в которой охотно участвовало окружение морганатической супруги Александра II княгини Юрьевской), не работавшей на страну системой частных железных дорог. Эту страну населяли десятки миллионов крестьян, которые после освобождения от крепостничества оказались экономически «лишними» вне экономической системы помещичьих хозяйств («лишними» в экономическом смысле оказались и большинство помещиков); в результате страна регулярно переживала недороды, которые стремившаяся создать черную легенду прогрессивная печать перекрещивала в «голод» (и накаркала-таки неиллюзорный голод с миллионами жертв в ХХ веке, устроенный самыми что ни на есть прогрессистами).
Что ещё показательней, в общественном мнении Империи существовал своего рода антииндустриальный консенсус. И «правые» дворянские консерваторы и «левые» радикалынародники одинаково были уверены в том, что России не нужно становиться на путь индустриального капитализма с его обнищанием масс, «рабочим вопросом» и социальноэкономическими проблемами. Пусть Россия минует капитализм (народники считали, что она сможет скакнуть прямо в аграрный социализм), а заводы и фабрики пусть строят немцы, которые и продадут нам всё необходимое в обмен на русский хлеб. Эта экономическая стратегия обрекала Россию и на определенную внешнюю политику — быть вечно пристяжной при усиливающейся Германской Империи, держать открытым для неё рынок, не пытаться развивать собственное производство и не слишком спорить с Берлином в геополитических вопросах.
Лишь небольшая группка людей — все тот же публицист М. Н. Катков, регулярно писавшие в его газете профессорматематик И. А. Вышнеградский и молодой железнодорожник С. Ю. Витте, выдающийся химик, организатор нефтяной промышленности и экономист Д. И. Менделеев выступали с других позиций, опиравшихся не на догмы Адама Смита или Маркса, а на труды теоретика национальной политической экономии и протекционизма Фридриха Листа. России нужно закрывать свой внутренний рынок и развивать инфраструктуру и промышленность, осваивать свои богатства и своё пространство. Царь долго готовился, собирал бюджетные ресурсы, назначил И. Вышнеградского министром финансов, а С. Витте управляющим железными дорогами с четким заданием — провести национализацию инфраструктуры и осуществить строительство Великого Сибирского Пути.
«Революция сверху» 1891 года
И вот последовала «революция сверху», равной которой история России знает не так много. Если ещё можно спорить, живем ли мы в реальности, созданной революцией 1917 года, то в том, что в реальности, созданной в 1891 году Россия прожила весь ХХ век и живет до сих пор сомневаться нельзя.
В 1891 году был введен покровительственный таможенный тариф, который заложил экономические предпосылки русской индустриализации. Под тариф была подведена масштабная теоретическая база Д. Менделеевым (не менее важный его труд, чем периодическая таблица) — подробная роспись тех отраслей, где русский рынок нуждается в защите в интересах импортозамещения, и тех, где он должен быть открыт к своей же выгоде. «Знаменем самостоятельности и немечтательного прогресса России» — назвал новый тариф ученый.
Разумеется, прямым следствием тарифа стала таможенная война с Германией, которая и терпела львиную долю убытков от русской Декларации экономической независимости. В основе великого расхождения России и Германии лежали не столько вопросы европейского равновесия и, тем более, не капризы отдельных лиц, а именно вопрос о самостоятельной индустриальной субъектности нашей страны. Но это потребовало и геополитической переориентации — Александр III сделал решительный шаг к русско-французскому союзу.
Летом 1891 года в Кронштадт прибыла французская морская эскадра, а в залах царской резиденции зазвучала «Марсельеза». Шокировавший Берлин и Вену союз консервативной монархии и республики (впрочем, не забудем, что в 1890‐е гг. во французской политике доминировали консервативные националисты, свергнутые лишь в результате раскручивания скандала вокруг «дела Дрейфуса») имел не только геополитическое измерение (поставить Германию «в два огня»), но и экономическое. По мысли И. А. Вышнеградского французские капиталы, не находившие достаточного применения на родине, должны были начать работать на русскую индустриализацию (и они исправно работали до самого большевистского дефолта в 1917 г.).
Россия начала создание великой промышленности, продолжившееся в царствование Николая II. К началу эпохи потрясений, в 1917 году, Россия — уже динамично развивающаяся промышленная страна. Последовавшая затем советская индустриализация не так уж и много прибавила к созданному в царскую эпоху фундаменту (особенно если вспомнить экономический регресс 1920‐х гг., последствия которого мы, строго говоря, не преодолели и по сей день).
Великий Путь
Ну и, наконец, самым славным деянием великой экономической революции 1891 года стало начало строительства Великого Сибирского Пути — Транссиба, первой, и строго говоря, единственной в мире глобальной железнодорожной магистрали. Чтобы оценить масштаб содеянного, достаточно вспомнить судьбу двух других масштабных железнодорожных замыслов геополитических конкурентов России. Трансафриканская дорога Каир — Кейптаун, о которой грезил Сессиль Родс, так никогда и не была построена. Замысел кайзера Вильгельма, Багдадская железная дорога, был осуществлен тогда, когда лишился всякого практического смысла — единый путь от Берлина до Басры оказался невозможен, разрезан множеством непрозрачных границ.
И только Транссиб стал грандиозным памятником инженерной, экономической и геополитической мощи русской империи. Он навсегда соединил Сибирь и Дальний Восток с Россией, покончив с их полуколониальным статусом. Он стал основой стратегического маневра, не раз определявшего судьбы России (самый важный случай — осень 1941 года, когда спасение Отечества было немыслимо без переброски дивизий по «царским» железным дорогам). Александр III верно понимал главное: в огромной России для экономического рывка нужно время и обеспечение отдачи от масштаба, что невозможно без развития современных коммуникаций.
Разразившийся в 1891 году недород ещё раз подтвердил правоту мысли царя. Никакого «голода», о котором трубила пресса, не было. Не было и никакого «голодного экспорта» (рассказы о нём внедрялись в интересах пострадавшей от новых таможенных тарифов и индустриальных планов стороны). Хлеб в стране был, но нужен был маневр запасов из губернии в губернию, а это невозможно было без единой транспортной и железнодорожной сети. Созданием такой сети и занимались царь и его наследник.
«Россия та же самая святая, православная»
«Александр III сознавал, что Россия может сделаться великой лишь тогда, когда она будет страною не только земледельческой, но и страной промышленною, что страна без сильной обрабатывающей промышленности не может быть великой… Он твёрдо настаивал на введении протекционистской системы, благодаря которой Россия ныне обладает уже значительно развитой промышленностью, и недалеко то время, когда Россия будет одною из величайших промышленных стран», — писал помогавший и Александру III и его сыну министр и теоретик национальной экономики С. Ю. Витте (впрочем, приписывать Витте, как иногда делают в современной историографии, решающую роль в преобразованиях можно лишь из предубежденности к русским самодержцам и их роли в управлении страной).
Национальная культура, национальная экономика, национальная внешняя политика — таковы были «три кита», на которых Александр III хотел основать великое будущее России. Царь мечтал, как признавался он в письме супруге, «доказать