и накололи всевозможной дрянью. Уж очень строг был главный врач. Человек старой закалки, «вылечивший» некогда довольно гадов-диссидентов, он назначал больным лекарства только при буйстве. А буйства достаточно было совсем небольшого. Доза же всегда была, по меньшей самой мере, лошадиной. Метода имела колоссальный воспитательный успех — тяжелый, как молох, коктейль могучих химикалий вышибал любую дурь из самых бедовых голов. И результаты достигались гарантированно высокие. (А скептики утверждают, что в медицине стопроцентную гарантию дает только хирург, оттяпавший ногу, — новая конечность никогда не отрастет!)
У откушавшего шоковой терапии надолго, если не навсегда, отбивалось желание бузить. Те же, кто продолжал скандальничать, после нескольких курсов лечения превращались в «культуру». Этим термином медперсонал определял пациентов-ветеранов методы.
Если бы у очнувшегося после многочасового отупения Каретникова сохранилась чувство метафоры, он мог бы сравнить себя, например, с патиссоном. Белый потолок вверху был его прошлым, настоящим и будущим, он стал его вселенной, его проклятием и одновременно пределом желаний.
Когда профессора развязали, и он попытался изменить положение, в голове, обретшей неожиданную глубину и объем, отдаленно зазвенел колокол. Чугунный язык медленно ворочался, биясь о стенки черепа. Причем не того черепа, что украшал сейчас его плечи, а оставшегося где-то позади, в прошлом. А еще дальше того, заднего, на самой границе забвения, полоскались, мелко дребезжа по вогнутостям костей, маленькие колокольцы, по типу ямщицких…
— Ям… ямщ, — силился профессор выдавить последнее слово, но не хватало для того длины, уплывающего в будущее, опухшего рта.
Больные помогли ему сесть. Он непроизвольно обмочился, не чувствуя этого. Из угла рта потянулась длинная сосулька загустевшей слюны…
Интенсивный сеанс неожиданно возымел обратное действие. Тонкие перегородки, отделяющие здравые участки от тронутых болезнью, не выдержали и лопнули. Внутреннее «Я» Анатолия Валентиновича полностью слилось с его последними «открытиями».
И немного восстановившись, Каретников с увлеченностью опытного проповедника стал наставлять сокамерников. Делал это он в полголоса, опасаясь внимательных и злых глаз санитаров. Люди, разделяющие с ним тесные вонючие чертоги, были не слишком обременены догмами и условностями, довлеющими над гражданами с так называемым здоровым рассудком. Они быстро восприняли новые и столь очевидные истины. В палате начал зарождаться массовый психоз. Но был он тихим, даже, можно сказать, задумчивым. Отозвав Анатолия Валентиновича в сторону, тот самый косноязычный неопрятный тип с ежекоподобной прической, что первым встретил профессора, вдруг ясно вымолвил:
— Я принимаю и разделяю вашу точку зрения, коллега. Но не кажется ли вам, что смотреть надо глубже?
— Это как? — слегка опешил Каретников.
— По-вашему, откуда взялись эти самые избранники с хищной тоской в зеницах?
— Это порода такая…
— Ну, хорошо. А ее генеалогия?
— Простите, вы кто?
— Филолог. Доктор наук Стельников.
— За что же вас…
— Полноте. А за что всех? — Он выпрямился и негромко продекламировал. — «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало…» А? Припоминаете общеизвестные гнусности? Их автора, вот кого надо было аминозинить до абсолютного растворения мозгового детрита!
— Ну, и… — совсем потерялся Анатолий Валентинович.
— Вот вам и «ну». Ключевое слово: «народ». Вот откуда они берутся! Из него лезут. Вы когда-нибудь задумывались: а каков он, этот народ?
— Разный.
— Нет, не разный. Он — советский! Был им и остается. Такой, каким его сделал величайший ублюдок и мерзавец всех времен — Ульянов. Он приблизил «народ» к «далеким революционерам». Слил их в одно! Вывел новую породу. И не важно, что сейчас иной строй. Они — оттуда. И взявшись теперь бороться с хищниками, вы обрекаете себя на противостояние всему обществу. Уберете одних, ваш «народ» тут же других предоставит — своих лучших представителей. Да, так и есть. Они лучшие, предел совершенства. Они первейшие воры, главнейшие подлецы, первостатейные ублюдки, отменные хищники! Стонет «народ» — какие негодяи у него правители! Ах, ах, ах! Извивается аж весь, горемычный! А откуда они? С неба сыплются? Они же из него лезут, из вашего «народа» прут! Как змеи из-под колоды, как черви из падали, как опарыши из дерьма! Вы к ним принюхайтесь, к выползкам! Почуйте ароматик! А? Разве не так?
— И что же делать?
— Я знаю что. Только вот толку от этого никакого, пока мы здесь.
— Да, толку и не будет, если весь народ… — расстроился Каретников.
— Будет! — жарко прошептал Стельников. — Будет! Ко мне сегодня больше не подходите, я сам вас позову. А вот этот — стукач, имейте в виду.
К ним приближался маньяк. Его узкие губы сложились в принужденную улыбку, всегда предваряющую начало цветастого раз и навсегда заученного рассказа.
— У, пузя-мазя, я поцола, — в полный голос заявил филолог и отошел.
* * *
План Мызина, рассказанный в предрассветной тиши, в целом Мураду и Леньке понравился. Ничего лучшего они, по крайней мере, предложить не могли. Только внести определенные корректировки.
Юрий не открыл партнерам одного — зачем ему понадобился Тамерлан. Впрочем, хромец в ключевые фигуры не годился, и настаивать на определении его роли не стали. Значительно важнее было в мелочах разработать способ захвата Аркадия Николаевича Заседина. Местом проведения операции Мызин наметил «Свечу». «Там все началось, там должно и кончиться», — мотивировал он свое решение. В целом удобный вариант. Не слишком близко от столицы, чтобы моментально вызвать подкрепление. К тому же Юрий Мызин как свои пальцы знал все ходы и выходы в ресторанном комплексе, а Гридин прекрасно ориентировался в прилежащем городе. Опять же, нет поблизости жилья — кругом лес, этакая недалекая глухомань. Но, с другой стороны, — захочет ли там появиться Заседин?
— А куда он денется? — уверенно заявил Мызин. — У меня в руках не только ваши документы, но также полные сведения о его деятельности за последние годы со всеми лицами, контактами и выходами. Я ведь уже говорил, но повторюсь. Твой приятель, — повернулся он к Мураду, — просто был не совсем в курсе того, что такое рынок наркотиков в России. А я его изучению посвятил немало времени, и сейчас, пожалуй, лучше меня об этом никто не знает. На самом деле, существует всего три мощнейших клана. Все другие — как ручьи в сравнении с Волгой, мелочевка. Один в последнее время ослаб в связи с перестановками в правительстве, так что фактически их два осталось. Обе структуры чрезвычайно разветвлены и запутаны, обе имеют самую высокую поддержку. И при этом мечтают только об одном — зачистить друг друга. У Аркаши тоже есть крыша, он в этом деле почти главный, но не