Читать интересную книгу 1945. Год поБЕДЫ - Владимир Бешанов

Сталин получил письмо вечером 1 апреля. К генералу Эйзенхауэру он относился с уважением, но письму не поверил. В политике в расчет принимаются не обещания, а возможности. Верховный был убежден, что желание и возможности овладеть столицей Германии раньше, чем это сделает Красная Армия, у союзников имелись, а немцы, чтобы подгадить ненавистным большевикам, способны открыть перед ними фронт.

Следовательно, в кратчайшие сроки нужно взять Берлин самим. Пора кончать эту войну.

Крайне негативную реакцию вызвали у Верховного сведения о состоявшихся в середине марта в Швейцарии контактах представителей штаба фельдмаршала Александера с генералом Карлом Вольфом. Речь шла о возможности капитуляции немецких войск в Италии. Хотя информацию о переговорах в Берне раздобыл не Штирлиц-Исаев, а вполне официально предоставил английский посол, Сталин трактовал событие однозначно: некие «реакционные круги Англии и США» готовятся заключить сепаратный мир с Германией за спиной Советского Союза, «несущего на себе основную тяжесть войны». Это при том, что именно Черчилль первым выдвинул лозунг об «уничтожении гитлеризма» — еще в ту пору, когда Кремль отправлял Гитлеру поздравительные телеграммы, а Молотов публично утверждал, что бороться с гитлеризмом бессмысленно.

Черчилль и Рузвельт получили резкие и оскорбительные письма с обвинениями в невыполнении своих обязательств, тайном сговоре с немцами и даже войска союзников наступали как-то уж слишком быстро:

«Вы утверждаете, что никаких переговоров не было еще. Надо полагать, что Вас не информировали полностью. Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на Западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещали за это облегчить для немцев условия перемирия.

Я понимаю, что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате этих сепаратных переговоров в Берне или где-то в другом месте, поскольку англо-американские войска получают возможность продвигаться в глубь Германии почти без всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников русских?

И вот получается, что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией — с союзницей Англии и Америки.

Понятно, что такая ситуация никак не может служить делу сохранения и укрепления доверия между нашими странами».

В ответных посланиях Рузвельт выражал крайнее негодование в отношении сталинских «информаторов», писал о «гнусной трактовке» своих действий и достойной сожаления «атмосфере опасений и недоверия».

Трещина в отношениях между союзниками, возникшая почти сразу после ялтинских соглашений, продолжала расширяться.

В последних числах марта в Москву по вызову Ставки прибыли маршалы Г. К. Жуков и И. С. Конев. 1 апреля в Кремле состоялось представительное совещание, на котором был утвержден общий план наступления на Берлин. Конев вспоминает:

«Едва мы успели поздороваться, Сталин задал вопрос:

— Известно ли вам, как складывается обстановка?

Мы с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:

— Прочтите им телеграмму.

Штеменко прочел вслух телеграмму, существо которой вкратце сводилось к следующему: англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии. Основная группировка создается под командованием фельдмаршала Монтгомери. Направление главного удара планируется севернее Рура, по кратчайшему пути, который отделяет от Берлина основную группировку английских войск. В телеграмме перечислялся целый ряд предварительных мероприятий, которые проводились союзным командованием: создание группировки, стягивание войск. Телеграмма заканчивалась тем, что, по всем данным, план взятая Берлина раньше Советской Армии рассматривается в штабе союзников как вполне реальный и подготовка к его выполнению идет вовсю.

После того как Штеменко дочитал до конца телеграмму, Сталин обратился к Жукову и ко мне:

— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:

— Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников».

Цель предстоящей операции состояла в том, чтобы в короткие сроки разгромить основные силы групп армий «Висла» и «Центр», овладеть Берлином и, выйдя на реку Эльба, соединиться с войсками западных союзников. Это должно было лишить Германию возможности дальнейшего организованного сопротивления и вынудить ее к безоговорочной капитуляции.

Замысел советского командования сводился к тому, чтобы мощными ударами трех фронтов прорвать оборону противника по Одеру и Нейсе и, развивая наступление в глубину, окружить основную группировку немецких войск на берлинском направлении с одновременным расчленением ее на несколько частей и последующим уничтожением каждой из них.

Результаты совещания были закреплены директивами Ставки, подписанными 2–6 апреля.

Командующему войсками 1-го Белорусского фронта приказывалось подготовить и провести операцию по овладению столицей Германии и не позднее 12–15-го дня выйти на реку Эльба. Фронт должен был нанести три удара: главный — прямо на Берлин с кюстринского плацдарма и два вспомогательных — севернее и южнее Берлина. Танковые армии требовалось ввести после прорыва обороны для развития успеха в обход города с севера и северо-востока: суть маневра состояла в том, чтобы не пустить в Берлин подкрепления, но главное — «коварных» союзников. Участие танкистов в штурме не предусматривалось.

1-й Украинский фронт должен был разгромить группировку противника в районе Котбуса и южнее Берлина, изолировать главные силы группы армий «Центр» и не позднее 10–12-го дня овладеть рубежом Белиц, Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена. Фронту было предписано нанести два удара: главный — в общем направлении на Шпремберг и вспомогательный — на Дрезден. После падения Берлина «иметь в виду» наступать на Лейпциг.

Однако маршал Конев тоже был одержим страстным желанием увидеть Берлин, «овладеть им силой своего оружия» и очень волновался, что его оттесняют в другую сторону. Он с самого начала предлагал «на случай неожиданностей» предусмотреть поворот части сил 1-го Украинского фронта на север и, по утверждению С. М. Штеменко, находил в этом вопросе поддержку Генерального штаба: «Работа Генштаба по планированию завершающих ударов крайне осложнилась категорическим решением Сталина об особой роли 1-го Белорусского фронта. Овладеть столь крупным городом, как Берлин, заблаговременно подготовленным к обороне, одному фронту, даже такому мощному, как 1-й Белорусский, было не под силу. Обстановка настоятельно требовала нацелить на Берлин по крайней мере еще и 1-й Украинский фронт. Причем, конечно, нужно было как-то избежать малоэффективного лобового удара главными силами».

Сталин ничего не исправил в тексте директив, но, определяя зоны ответственности фронтов, сумел внести элемент неопределенности, подстегивающий и Конева, и Жукова:

«На карте, отражавшей замысел операции, Верховный молча зачеркнул ту часть разгранлинии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, довел ее до населенного пункта Люббен (в 60 километрах к юго-востоку от столицы) и оборвал.

— Кто первым ворвется, тот пусть и берет Берлин, — заявил он нам потом.

Генштаб был доволен таким оборотом дела».

Ивана Степановича «соломоново решение» буквально окрылило:

«Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен, находившемся примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от Берлина. Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но, я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов.

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность».