Читать интересную книгу Сын - Филипп Майер

Автомобиль вилял по песчаной дороге. Буйная зелень, вьющаяся виноградная лоза, запах незнакомых цветов. Она думала об отце, старых реликтовых соснах, дубах и магнолиях стофутовой высоты; москиты и стрекозы, влажный душный воздух — не верится, что это Техас. Словно возвращаешься в далекое прошлое.

Солнце уже садилось, мужчины возвращались с охоты и рыбалки, когда Лучо проводил ее в вагончик. Она приехала в юбке, блузке, на каблуках и страшно корила себя, что забыла спрей от насекомых. Мужчины, судя по виду, не мылись и не брились уже несколько дней. Главный дом обычного ранчо, как правило, солидное здание: построен из известняка, обставлен кожаной мебелью; а здешняя сторожка — шаткая деревянная конструкция с наспех вставленными сетками вместо окон и некрашеными стенами. Это мог быть охотничий лагерь мэра какого-нибудь заштатного городишки — небрежно висящие провода, старые холодильники и телевизоры. Она знакома со всеми присутствующими. Рич Эстес, Келвин МакКолл, Обри Стоукс, Т. Дж. Гарнет и еще с полдюжины — все в каком-то старье, бледные ноги, торчащие из бермуд, свисающие жирные животы. У нее были с собой джинсы, но она решила не переодеваться: худшее, что можно сделать, это показать, что стремишься соответствовать обстановке, хочешь подольститься. Они неплохие мужики, но из тех, что любят покорность.

На ужин подали бобы, тортильи, говядину или кабрито, горы жареного сома, выловленного сегодня утром, а еще блюдо жареной бельчатины, продырявленной дробью шестой номер. Если прикинуть, сколько денег эти мужчины могли бы заработать за то время, что разбазарили на охоту, это можно считать самой дорогой трапезой в их жизни. Тревис Гиддингс методично отрывал беличьи головки и обсасывал их, капая жиром на рубашку. Пили «Биг Ред», сладкий чай, пиво «Перл», но в основном виски из бумажных стаканчиков. На десерт полагался персиковый кобблер и мороженое в пластиковых ведерках. Никаких воплей за столом, никакой брани и похабщины; прямо школьная раздевалка, когда туда вошла учительница. Она мимоходом бросила, что задержится здесь только на одну ночь, максимум на две; все едва заметно вздохнули с облегчением. Лучо передал виски, Джинни поднесла бутылку к губам, подняла повыше и задержала надолго, будто собиралась выпить до дна. Она, конечно, прижала языком горлышко, так что в рот почти ничего не попало, но приветственные крики и аплодисменты она заслужила. Плотину прорвало, на нее обрушился поток «ни хрена себе» и «твою мать». Всем нравятся пьяные женщины, подумала она. Это несправедливо.

Она разыгрывала из себя рубаху-парня, смеялась над грязными шутками и не изменилась в лице при появлении четырех девиц (стриптизерши? проститутки?). Поймав взгляд Лучо, она поняла, что это не его идея, и подмигнула, успокаивая. Любой из этих мужчин запросто оттолкнул бы ее и впрыгнул первым в поезд, но ни за что не поставил бы ее в неловкое положение. Интересно, кто заказал девочек. Наверное, Марвин Сандерс, он никогда ее не любил, или Пат Кален, а то и сам Лучо, который сейчас просто прикидывается. Может, они хотят ее проверить. А может, думали, что она как-нибудь переживет. Или вообще о ней и не думали.

Она сидела в грязном кресле, наблюдая, как выплясывают девицы; свет приглушен, окна распахнуты, в динамиках звучит Мерл Хаггард[134]. Она прихлебывала «7 & 7», пьянея помимо воли. Все выглядели равно омерзительно и не стеснялись в выражениях. Сладостное чувство единения; она уже десятки лет знакома с этими мужчинами. Многие из них поддерживали ее, когда умер Хэнк, и, несмотря на все их последующие поступки, она чувствовала себя в безопасности и расслабилась. Марвин Сандерс, покосившись на нее, шепнул что-то одной из девиц. По кругу пустили еще три бутылки виски. Любопытно, кто-нибудь из них сидит на наркотиках? Хотя здесь, конечно, не то место, а они по большей части не из того типа мужчин. Надраться в хлам, сесть за руль и врезаться в стену или гробануться за штурвалом собственной «Сессны» — это да. Обкуриться трав кой — нет. Одна из девиц остановилась рядом с ней, яркая брюнетка с театрально подведенными глазами, в одних трусиках и лифчике. И вот она уже устроилась на коленях у Джинни. Джинни чувствовала, как она трется промежностью о ее лобок, мягко и как-то неестественно, лучше бы ей надеть что-то поплотнее. Она хотела было оттолкнуть девку, но передумала. Все пялятся на нее, девица тоже, ей что, интересно, чего хочет Джинни? Нет, просто тот, кто ей платит, заказал такой номер; девица намерена довести дело до конца. Полминуты, минута, аромат дешевых духов, странно напряженный взгляд девушки. А ей ведь нравится, догадалась Джинни, а потом девица поцеловала ее, открытым ртом, жадно и фальшиво, на публику. Джинни отвернулась. Вот сколько эта девка зарабатывает в год? Что бы она делала, узнай, сколько зарабатывает Джинни? Песня закончилась, девица сползла с ее коленей. Джинни дружески подмигнула ей на прощанье, но та не отреагировала, она уже искала следующую жертву. Даже десять лет назад я была симпатичнее тебя, но тут же выбросила из головы эти глупости. Проблема не в девке, а вон в нем — Марвине Сандерсе. Жирный и красномордый, жиденькие волосенки едва прикрывают лысину, брюки облиты лимонадом, весь какой-то нескладный, но это не имеет значения, потому что он богат и может купить все, что пожелает.

Чуть позже она поднялась и, зевнув, сообщила, что для пожилой женщины уже довольно поздно. Ей громко пожелали доброй ночи, приветственно подняв бокалы. Девицы никак не отреагировали.

Идя к своему домику, мимо высоченных сосен, она размышляла, а участвовал ли Хэнк в таких вылазках. Наверняка. И наверняка тискал стриптизерш, он ведь неделями торчал в таких охотничьих лагерях и на частных островах. И он-то уж точно не пошел бы спать пораньше — это дурно сказалось бы на репутации; и вдруг она осознала, что Хэнк спал с другими женщинами. Сотни, тысячи раз, и без всякого риска быть застуканным, здешний кодекс чести предполагал абсолютное молчание. Почему же она никогда об этом не задумывалась. Жуткое чувство одиночества захлестнуло ее.

Почему это вдруг так задело, ведь прошло двадцать лет, как он умер? Глупо. Стрекотали цикады, из большого дома доносились взрывы смеха, музыка. Кто она такая, чтобы судить своего мужа? В одном белье она сидела на походной кровати в бунгало и думала, что надо бы одеться и ехать домой. К Теду, который уже дважды делал ей предложение. Посмотрим, готов ли он к ее ответу. Она устала быть одна.

Слишком пьяна, чтобы ехать сейчас, слишком далеко. Она прилегла на койку и уснула, а утром, умывшись в ручье, подкрасилась перед потемневшим треснувшим зеркалом и, выбросив из головы мысли о браке с Тедом, отправилась пострелять куропаток в компании с Чаком МакКейбом. А потом уселась в свой «кадиллак» и уехала обратно в Хьюстон. И никто не задавал лишних вопросов. Все сделали вид, что были очень рады ее визиту.

Она мчалась по жаре и невольно вспоминала, как в такое же пекло клеймили скот, как она бросила вызов отцу и всем остальным, и вот теперь, сорок лет спустя, отчаянно хочет принадлежать хоть кому-нибудь. Они сломали ее. Она сдалась. Надо было родить Теду ребенка, она эгоистка, всю жизнь что-то доказывала отцу и Хэнку, но с мертвыми тягаться нельзя, они остаются идеальными и недостижимыми, а твоя плоть увядает.

Отец был слабым человеком, и Хэнк тоже, теперь она это понимает. Хэнк — это образ, в ее воспоминаниях он уже прожил дольше, чем в реальности, но это всего лишь образ, мираж, мечта; она совсем не хуже, с ней никто не сравнится. Это чего-то да стоит. Она не похожа на других женщин. Да проживи она хоть десять жизней, играя в теннис или поло, все равно не станет счастливой. И если бы Тед попросил, она бы запросто родила ему ребенка, но он хочет детей ровно так же, как и всего остального, — это как старая песня, едва доносящаяся издалека. Но в одном он был прав. Не надо было сюда приезжать. Это ошибка, серьезная ошибка, и она извлекла полезный урок.

Пятьдесят четыре

Дневники Питера Маккаллоу

8 августа 1917 года

Зной. По дороге пробил два колеса. Полдня потеряно; надеюсь, завтра доберемся до Торреона. Со мной Салливан и Хорхе Рамирес. Хорхе знает эти места. Он очень нервничает: если нас остановят каррансисты, шансы остаться в живых или погибнуть примерно одинаковы.

Мне безразлично. Проткните меня насквозь — там пустота.

9 августа 1917 года

Хорхе раздобыл нам сомбреро и подходящую одежду у батраков, работавших вдоль дороги, мы переоделись, а свои костюмы отдали им. Американцев здесь ненавидят, особенно после недавней экспедиции Першинга[135] (la invasion[136], говорят они). Ослики и мулы тянут повозки, груженные посудой, горшками, всяким хламом; истощенные пеоны медленно бредут по жаре, все сплошь в белом, не считая одеял, наброшенных на плечи. Полуголые ребятишки семенят следом, из одежды на них только шляпы и драные пончо, прикрывающие тело едва до пояса. Мы часто останавливаемся, пропуская стада коз, овец и тощих коров.