бок, пока не увидел, что в шатре генерал-аншефа засветилось. «Значит, уже два часа, раз Александр Васильевич встал, — подумал денщик. — И как он может спать при таком грохоте? Тут лежишь, и кровь стынет — смерть ведь кругом, а ему все равно, будто это не бомбы смертоубийственные, а шмели какие-нибудь или жуки гудят».
Зевая, он подошел к шатру и заглянул через откинутый полог. Суворов в мундире с одной орденской лентой сидел у стола и читал толстую, в темной кожаной обложке книгу, которую с десятком других постоянно возил с собой.
Услышав шорох, Александр Васильевич поднял голову. Пламя свечи осветило высокий морщинистый лоб.
— И ты не спал? Странно, — сказал, не скрывая насмешки.
— Тут уснешь, — ответил Прохор, — когда воют и падают чертовы бомбы.
— А что же ты хотел, голубчик? Война! Скажи лучше вестовому, пускай седлает коня.
Отдав распоряжение, Суворов снова склонился над книгой.
«Желая вопросить бога о предстоящем походе, — читал он, — Александр прибыл в Дельфы. Случилось так, что его приезд совпал с одним из несчастливых дней, когда закон не позволяет давать предсказания. Сначала Александр послал за прорицательницей, но так как она, ссылаясь на закон, отказалась прийти, Александр пошел за ней сам, чтобы силой притащить ее в храм. Тогда жрица, уступая настойчивости царя, воскликнула: «Ты непобедим, сын мой!» Услышав это, Александр сказал, что не нуждается больше в прорицании, так как уже получил оракул, который хотел получить...»
Суворов захлопнул книгу, на корешке которой еле виднелась полустертая позолота букв «Плутарх», и несколько секунд сидел неподвижно с закрытыми глазами. Потом энергично встал и вышел из шатра, возле которого вестовой казак уже держал за уздечку его серого дончака. На темно-сиреневом небе еще мерцали звезды, но на востоке, где-то там, за Волыжиным лесом, загоралась красноватая полоска близкого рассвета. Позади неугомонно шумело море, а на лимане стоял полный штиль. Канонада с обеих сторон прекратилась, и в ушах аж звенело от тишины.
В сопровождении ординарца и коменданта крепости полковника Тунцельмана Суворов объехал все батареи, осмотрел поврежденные бомбардированием валы и стены, побывал в казачьих сотнях. Долго всматривался с западного вала в виднеющийся вдали рог косы, в единственное маслиновое деревце, возвышавшееся за версту. Важные мысли обуревали его. Несколько турецких судов маячили с зарифленными парусами где-то на самой середине лимана, но Александр Васильевич уже знал, что Гасан-паша привел сюда из Варны главную эскадру, и теперь Очаковский флот мог серьезно угрожать крепости.
Но ни предутренняя тишина, ни высокое, подсвеченное близким восходом солнца небо, ни спокойная гладь лимана, над которым торчали тонкие мачты парусников, не предвещали грозы. Словно бы и не разламывали час назад чугунные ядра крепостные каменные стены, не шарахались казацкие кони от огненных смертельных клубков, падавших на их спины. Только море, будто могучий богатырь, прилегший отдохнуть, размеренно дышало рядом за южным валом.
Суворов подъехал к своему шатру. Неподалеку в походной церкви уже горели свечи. У входа разговаривали штаб — и обер-офицеры, генерал-майор Рек. Ждали начала литургии по случаю праздника Покрова. Генерал-аншеф только успел соскочить на землю, как неожиданно бухнуло на лимане и, разрезая тишину, над головами завыли ядра.
— Хошь гельдин! — сказал Александр Васильевич по-турецки, подняв глаза к небу. — Здравствуй!
— Осторожно, ваше сиятельство!!! — воскликнул Тищенко, заслоняя своим конем генерала.
В тот же миг сотрясло землю в нескольких шагах от них, взвился в воздух пылающий кусок шатра — его левый угол будто срезало огромным тупым ножом. Ординарец, спешившись, затоптал тлеющие сбрывки и увидел Прохора, который, чертыхаясь, нес из-за шатра найденную аж там изогнутую самоварную трубу.
— Говорил же я Александру Васильевичу, чтобы перешел в кирпичный дом, — ворчал денщик. — Так разве же они послушаются! Слышать им надобно все. А как голову оторвет, тогда как?
Но ни генерал, ни ординарец не слушали его ворчания. Поздоровавшись с Реком и офицерами, Суворов первым вошел в церковный шатер.
Праздничная литургия только началась, когда с хутора Биенки прискакал вестовой. Пять судов с янычарами подошли к самому берегу и стали высаживать десант.
— Не дадут и помолиться, — вздохнул Суворов. — Иван Григорьевич, — шепнул он Реку, стоявшему рядом, — надоумьте османцев, чтобы не мешали. Совесть же надобно иметь.
Генерал-майор молча кивнул и вышел. Через несколько минут за полотняными стенами церкви послышался топот сотен конских копыт. Обедня продолжалась, хотя ядра все гуще и гуще падали на крепость. Утро выдалось ясное, и Тищенко, забравшись на наклонную крышу порохового погреба, который горбился неподалеку от церкви глиняным холмом, увидел, что к стрелке косы подходит все больше и больше турецких судов. По Кинбурну вели огонь три линейных корабля, четыре фрегата и целая флотилия шебек и канонерских лодок, приблизившихся к крепости. А те суда словно бы подкрадывались к стрелке, охватывая ее со стороны лимана и моря подковой. Тищенко все понял. Быстро спустившись, на цыпочках вошел в тесную церквушку.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал он шепотом, протиснувшись к генерал-аншефу. — Турки подвозят свои войска к косе.
Суворов. молчал. «Неужели не услышал» — подумал ординарец и уже хотел повторить.
— Каждый волен в своих действиях, — опередил его генерал-аншеф.
Но через несколько минут в церковном шатре появился возбужденный комендант крепости полковник Тунцельман.
— Турецкая пехота высаживается на стрелке, — доложил он Суворову. — Разрешите, ваше сиятельство, открыть по ним огонь из пушек.
— Запрещаю! — громко, так, что все услышали, ответил Суворов. — Не мешайте, пускай все вылезут.
Тищенко, стоявший у входа, видел, как крайне удивленные спокойствием и невозмутимостью генерал-аншефа штабс- и обер-офицеры пожимают плечами.
— Что он себе думает? — слышал осуждающий шепот. — Ведь эту орду потом не остановишь!
— Как можно позволять янычарам высаживаться на берег среди белого дня? — возмущались другие.
— Не помутился ли разум у его сиятельства? — высказались самые смелые.
Возле шатра осадил разгоряченного коня молодой ротмистр. Увидев коменданта крепости, ловко соскочил на землю и подбежал к нему.
— Скажите его высокопревосходительству, — заговорил он, переводя дыхание, будто не на коне, а на собственных ногах примчался сюда, — что турецкая пехота быстро продвигается в глубь косы. Уже выкопано десять ложементов на всю ее ширину, янычары ставят рогатки, подносят мешки с песком...
— Сколько их? — спросил полковник.
— Чего? — не понял ротмистр.
— Турок.
— Не меньше трех тысяч, и еще высаживаются с лодок...
Конь шарахнулся в