— Ну же, беркут, не медли, а то Антар на моем нагруднике скоро дыру протрет ежедневной полировкой…
Ставгар
Путешествие к границе прошло на диво гладко: не было даже обычных для такого пути мелких неурядиц — казалось, что дорога сама ложится под копыта коней следующих за молодым Бжестровом воинов. Ставгар посчитал это добрым знаком, а вот встреченный им в условном месте Кридич, услыхав такие вести, нахмурился:
— Не ко времени такое везение. Не ко времени и не к месту.
Но Бжестров на это лишь отрицательно качнул головой:
— Пустое, Кридич. В конечном итоге, цветами и победителей встречают, и дорогу для молодых в храм посыпают.
— А еще цветы перед покойникам на последнем пути бросают, — немедля ответствовал пожилой колдун, — Я ведь пришел к Кержу раньше тебя. Успел посмотреть, что тут к чему.
— И что же? — где то в кронах деревьях глухо заухал филин, и Бжестров, нетерпеливо склонился вперед, — Коршун действительно тут сам-один.
Вместо ответа Кридич начал пощипывать себя за седой ус и хмурить густые брови, а после молвил:
— Похоже, что так. Мне даже не верится… Не к добру такая удача. Сам посуди — амэнскому князю, чтоб Коршуна в такую глушь сослать, надо совсем из ума выжить, да только Арвиген не из той породы, что на старости лет в детство впадает.
Бжестров, услышав такие соображения, задумчиво потер подбородок, а потом решительно тряхнул головой:
— Ты прав, Кридич, да только ведь и Арвигену, дабы в опалу кого-либо отправить, вовсе не надо с ума сходить. Может, донесли на Коршуна или оклеветали — мы-то не можем знать всего, что в Амэне делается! Ты лучше скажи — точно ли Остен в этой крепости сидит да мхом зарастает, и сколько он людей с собою привел?
Кридич же, глядя как лицо Ставгара при последних словах осветилось настоящим охотничьим азартом, усмехнулся и проворчал:
— Видел я Коршуна собственными глазами: третьего дня он с отрядом в соседнюю крепость выбирался. Да и мудрено было его не увидать — плащ вишневый за перестрел видно, а вот воинов с ним немного было — около трехсот, да только если Остен сюда своих людей привел, можешь не сомневаться — один его ратник наших двоих стоит.
— Я знаю, Кридич, — вспомнив о своем столкновении с амэнским тысячником молодой воин перестал улыбаться, в одно мгновение став собранным и на диво серьезным, — А в крепостишке этой сколько людей изначально было, ты случаем, не разведал?
— Отчего же, разведал, — пожилой колдун вновь принялся задумчиво теребить свой длинный ус, — Мои воины изловили одного селянина местного, да хорошенько расспросили его, что к чему. С деревенек местных амэнцы оброк душ на триста собирали, а как Остен сюда пожаловал, так еще и недоимки сняли за последние пару лет. Селяне нового начальника до икоты боятся — припугнул он их крепко за то, что хитровать с податью вздумали, так что про седого да кривоплечего нового главу крепости здесь уже слухи ходят, и по ним Коршуна легко узнать… — на этих словах Кридич неожиданно усмехнулся, но потом раздосадовано покачал головой. — Одно плохо — сколько «карающих» в крепости засело, я могу лишь по количеству мешков подати судить. Самим селянам что триста, что тысяча — все едино. «Много ратников, и глава у них лютый да страшный» — вот и весь их землепашеский сказ.
— А твой дар? Он помочь не может? — тут же спросил Ставгар, и колдун нахмурился еще больше:
— Остен обо всех возможных любопытных уже позаботился, а ломать его заговор, это себя с головою выдать, — и с тяжким вздохом неохотно добавил. — Да и не выйдет уже у меня с ним на равных тягаться. Если б мог я одним махом скинуть годков десять-пятнадцать — тогда еще посмотрели бы кто кого, да только молодильных чар еще не придумали.
И, тяжко вздохнув, Кридич посмотрел в сгустившуюся за слабым кругом света тьму. В последний год у Знающего то и дело прихватывало сердце — словно сильная рука в латной перчатке его сжимала, не давая биться. Такие приступы были, по счастью, недолги и не слишком часты, но в Керже они неожиданно усилились, а тут еще и привидевшийся перед самым приездом молодого Бжестрова сон растревожил душу Кридича.
Малка, первая и горькая любовь. Та, чье имя он никогда не произносил вслух, и лицо которой уже успело изгладиться из памяти… Да только воспоминания о погибшей в бурных водах Чары нежной и ласковой девушке были для Кридича по-прежнему, точно нож острый.
И пусть уже давно спит в сырой земле Джорин — друг, соперник и предатель, вначале принесший родителям Малки ложную весть о гибели жениха их единственной дочери, а потом и не погнушавшийся сходу просить руки чужой невесты. Пусть сам Кридич, отгоревав положенное время, заслал сватов к кареглазой Красинке, ставшей ему впоследствии хорошей женой и верной подругой. Пусть его старшие сыновья уже сами — добрые воины, а Кридич почти полностью сед — боль от той потери не стала меньше.
Ну а теперь еще и погибшая возлюбленная предстала перед ним не туманным видением, не обвитой водорослями утопленницей, а живой и во всем блеске своих пятнадцати лет. Как и в день их встречи, она стояла, потупив очи, среди цветущего сада, яблоневый цвет украшал пушистые косы Малки, а на щеках у девушки горел легкий румянец. И от зрелища этой, внезапно вернувшейся, весны сердце Кридича сжало так, что он не мог даже вдохнуть…
С трудом переведя дыхание, колдун отогнал мучительное и, одновременно, дорогое воспоминание, и, вновь взглянув, на Бжестрова мысленно обругал себя последними словами.
Нашел время, старый дурень, о навеки утраченном грустить, а ведь и так уже один до безумия влюбленный есть!
Вот только для того, чтоб Амэнского Коршуна изловить, не любовный угар надобен, а тонкий расчет и холодный разум…
Решив послушаться осторожного Кридича, Ставгар таился еще пару дней в самых дебрях Кержского леса. Его воины не ступали на принадлежащую амэнцам землю — лишь незаметно высматривали необходимые приметы, но ничего нового им вызнать не удалось. Жизнь в Кабаньем Клыке текла ровно и даже немного сонно, а пресловутый вишневый плащ опального тысячника мелькнул лишь раз — когда он выбрался из крепости с отрядом на осмотр границы.
Ставгар тогда с трудом подавил искушение кинуться на врага — слишком уж невыгодным было положение его воинов для внезапной атаки, да и Остену нельзя было давать в бою даже малейшего преимущества — он всегда умел обернуть чужую слабость и недочет себе на пользу.
А Бжестров просто не мог допустить своего проигрыша: слишком многое было поставлено на кон. После гибели Остена крейговские военачальники наконец-то поймут, что амэнцев можно и нужно побеждать, князь Лезмет более не будет требовать замирения с южанами при одном упоминании имени Коршуна, а, самое главное, Эрка… То есть, Энейра Ирташ сможет вернуть честное имя себе и своему роду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});