отстаивать свои идеалы даже тогда, когда останется один.
Этим неогранённым алмазом нужно было заниматься ещё долго. При правильном подходе из Юлиана Мерлина мог бы выйти честнейший, умнейший и прекраснейший человек. При неправильном он мог бы попросту потерять себя и стать одним из тех, кто смыл все свои перспективы в унитаз.
К несчастью, Уэствуд не был отцом для мальчика, поэтому не имел никакого права им заниматься. Отца у него и вовсе не было – возможно, именно это и сказалось на взрывном характере Юлиана. Мать смогла привить ему качество честности и заботы о ближних, но сосредоточенности и сдержанности мог обучить только отец.
Потому Уэствуд пытался хотя бы издалека повлиять на юношу. Никто не знает, чем обернётся завтра, но сегодня, пока все живы и здоровы, стоит пусть и непринуждённо, но пытаться.
– Это было плевком в мою душу, – закончил свой рассказ инспектор и выпил.
Похоже, Юлиан какое-то время обрабатывал полученную информацию, потому что ответил не сразу.
– Версия о виновности Циммермана и Ковальски могла бы быть убедительной, но это никак не связывает дело со мной, – произнёс он.
– Всё заплетено в один большой клубок. У меня не возникает сомнений, что все они действовали заодно – Департамент, федеральное агентство и убийцы. Работать столь слаженно, буквально самостоятельно выстраивать дело можно только при помощи сговора.
– Если бы Ривальда была жива, – прошептал Юлиан.
Уэствуд знал, насколько дорога была ему эта женщина. Инспектору крайне сложно было понять, из-за чего – Ривальда Скуэйн была высокомерной, эгоистичной и неприятной особой. Уэствуд мог применить в её отношении все возможные отрицательные эпитеты, но он знал, что Юлиана это нисколько не переубедит. Он буквально возвёл эту женщину в лик святых и едва ли не молился на неё.
Несмотря на то, что Уэствуд не испытывал к миссис Скуэйн симпатии, её смерть его не обрадовала. В любом случае, это было несчастьем и Глесон так же, как и весь город, оплакивал её.
– Тогда она мне бы и шанса не дала, – сказал Уэствуд.
– Почему для вас это так важно? В городе несколько сотен тысяч человек, и всем всё равно, чем это закончится. Вы не знали лично мэра, но создаётся впечатление, что для вас это вендетта.
– Для меня это дело чести, Юлиан. Обвинить первых попавшихся людей проще некуда, но будет ли тогда иметь смысл само наличие закона? Не думаю. Мы живём в мире, где каждый за себя и единственная мотивация, движущая нами – своё же благополучие. Смогу ли я спокойно спать, если буду знать, что из-за меня пострадали невиновные?
– Вы не знаете этого наверняка.
Начинало темнеть и холодать. Уэствуд накинул на себя клетчатую рубашку и отдал Юлиану свой старый полицейский китель. Он был ему абсолютно не к лицу – наверняка, мальчик был ещё слишком молод для него.
– Если бы Маннингер, Тёрнер и это девчонка Гёсснер смотрели в твои глаза так же, как в мои, ты бы всё понял, – сказал Глесон. – Они едва сдерживали смех, когда слушали меня. Конечно, трудно это передать, но если бы ты видел… Если бы ты видел.
– Вы называли фамилию «Гёсснер». Какое у неё было имя?
Уэствуд не представлял, зачем юноше эта информация, но скрывать ничего не стал.
– По-моему, Хлоя, – сказал он.
Юлиан поджал губы.
– Мне знакомо это имя, – спокойно сказал он. – Год назад я был бы шокирован, но сейчас меня уже ничего не удивляет. Как она выглядела?
Уэствуду сложно давались описания внешности. Его впечатления о человеке складывались при помощи эмоций, образом и сравнений, а не слов.
– Молодая, стройная девушка, – жестикулируя руками, пояснил он. – Строгий, осуждающий каждого встречного взгляд, прямые чёрные волосы, а лицо… Как бы тебе объяснить…
– Напоминает змею? – осторожно спросил Юлиан.
У Уэствуда начало темнеть и расплываться перед глазами. Несомненно, он перебрал, но останавливаться пока не собирался.
– В точку, – подтвердил он. – Ты знаком с ней.
Юлиан сжал руку в кулак и легонько постучал по столу.
– Совсем немного.
– Но как так вышло? Если не ошибаюсь, она никогда раньше не была в Свайзлаутерне.
– Знакомство произошло не в Свайзлаутерне, а в Лондоне. Мог бы рассказать всё в мельчайших деталях, но вы всё равно не поверите.
– Отчего же? Когда я тебе не верил?
– Когда я говорил вам, что Центральные Часы взорвал не вымышленный Феликс Зальцман, а Якоб Сорвенгер.
Уэствуд опустил голову. Юлиан и впрямь рассказывал ему невероятную историю о том, что на самом деле до Маннингера начальником участка был некто Якоб Сорвенгер, и именно он был виновником ноябрьского теракта и тройного убийства членов элитной ложи города.
Это походило на плод разыгравшейся фантазии ребёнка, и Уэствуду сложно было это принять, потому что Юлиан уже вырос из этого возраста. Он посчитал слова юноша за неудачную и неуместную шутку, которую предпочёл вскоре забыть.
– Довольно, Юлиан, – произнёс Уэствуд. – Мы живём в мире, в котором многое возможно, но то, что говоришь ты – невероятно.
Он увидел в глазах мальчика накипающую злость. Подобный взгляд уже был знаком Уэствуду.
– Откуда, по-вашему, я знаю о Хлое Гёсснер – мерзком адвокате Сорвенгера? – спросил Юлиан, нервно шевеля нижней губой. – Она тоже является плодом моей фантазии, поразительным образом совпавшим с реальностью?
– Мне сложно объяснить это. Но я знаю наверняка, что никому не по силам изменить мои воспоминания. Я помню те события столь же ясно, как вчерашний день.
– Если вы хотите докопаться до истины, попробуйте разобраться в этом. Я даю вам верное направление. Если зимой Хлоя Гёсснер выступала на стороне Сорвенгера, значит и сейчас действует в его интересах.
– Как я могу выяснить что-то о несуществующем человеке?
– Он лишь хочет, чтобы все думали, что он не существует.
– Почему тогда ты помнишь его? Ты один, и больше никто. Ты представляешь для него какую-то исключительную важность?
– Не думаю. Тогда я просто под руку попался. Но некоторые заклятья и впрямь на меня не действуют. Помню, как в Департаменте Люций Карниган пытался стереть мне память, засунув мою голову в какой-то чан с водой. Ничего не вышло. Что, если на мне стоит какая-то защита, о которой Сорвенгер не знает. Это могло бы быть нашим оружием.
Уэствуду не добавляло чести то, что в своём состоянии он не воспринимает и половины слов Юлиана. Определённо, в них имелся какой-то смысл, но инспектор слышал лишь набор малозначимых слов.
– Я даю обещание, Юлиан, что проведу собственное расследование, – запинаясь, произнёс Уэствуд. – Я выведу этих подонков на чистую воду… Всех их! Продажный Департамент, змееглазую стерву,