Читать интересную книгу Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Параграф 2 разрешал правительству брать на себя управление в федеральных землях, если там создавалась угроза общественному порядку. Эти два параграфа, действующие «до дальнейшего уведомления», обеспечили юридические основания для всего, что последовало в следующие несколько месяцев[798]. Захват нацистами власти теперь мог начаться по-настоящему.

II

Декрет после пожара рейхстага вышел в атмосфере яростной пропаганды, в которой Геринг и руководство нацистов рисовали яркую картину неизбежной «немецкой большевистской революции», за которой последуют зверства и насилие всех видов. Пропаганда имела свой успех. Обычные граждане среднего класса, такие как Луиза Зольмиц, вздрагивали при мысли о судьбе, которой Германия с таким трудом избежала, и легко верили «вагону» доказательств подлого коммунистического заговора, предоставленных Герингом[799]. В министерство юстиции пришло больше двух сотен телеграмм от местных нацистских групп по всей стране с требованием без всяких разговоров расстрелять этих «недолюдей», чьи «демонические планы разрушения» угрожали превратить «нашу Родину в залитые кровью мостовые», или прилюдно повесить их напротив здания рейхстага. «Уничтожение красной своры преступников до последнего человека» — такое требование слышалось со всех сторон, и многие местные нацистские власти заявляли, что если обвиняемых немедленно не казнить, то могут начаться общественные беспорядки[800]. Теперь пропаганда Геббельса развязала руки сдерживаемой ярости коричневых рубашек к коммунистическим врагам. Штурмовики, считавшие, что их статус вспомогательной полиции служит гарантией от любых преследований со стороны государства, уже выплеснули часть своей агрессии в массовых актах насилия, но теперь настал момент, которого они на самом деле ждали. Один штурмовик писал позже о последствиях 28 февраля 1933 г.:

Мы были готовы, мы знали намерения своих врагов. Я сколотил небольшой «мобильный отряд» из своих штурмовиков, из самых смелых и решительных. Мы ждали ночь за ночью. Кто нанесет первый удар? А потом это случилось. Сигнал из Берлина отозвался по всей стране. Наконец-то снятие барьеров: «Вперед!» И мы шли вперед! Это было не просто чисто человеческое «ты или я», «вы или мы», мы должны были стереть распутную ухмылку с мерзких, кровавых морд большевиков навсегда и защитить Германию от кровавого террора необузданных орд[801].

Тем не менее теперь по всей Германии именно коричневые рубашки обрушили «кровавый террор необузданных орд» на своих врагов. Их ярость была отражением долго взращиваемой ненависти, их действия были направлены против отдельных марксистов и коммунистов, которых те часто знали лично. Не было скоординированного плана, никаких дальнейших целей с их стороны, кроме жестокого физического насилия против мужчин и женщин, которых они боялись и ненавидели[802].

Коричневые рубашки и полиция, возможно, были готовы, но во многих важных отношениях их коммунистические противники готовы не были. Руководство коммунистической партии было застигнуто врасплох событиями 27–28 февраля. Оно полагало, что ситуация входит в еще один период относительно умеренных репрессий, который партии успешно удалось пережить в 1923–24 гг. Однако на этот раз все было по-другому. Полицию поддерживали свирепые штурмовики. Лидер партии и бывший кандидат в рейхспрезиденты Эрнст Тельман со своими помощниками были арестованы 3 марта на тайной квартире в Берлине-Шарлоттенбурге. Эрнст Торглер, руководитель фракции в рейхстаге, сдался полиции 28 февраля, чтобы опровергнуть обвинения правительства в том, что он и руководство партии приказали сжечь здание рейхстага. Из ведущих фигур в партии Вильгельм Пик уехал из Германии весной, Вальтер Ульбрихт, глава берлинского отделения партии, — осенью. Предпринимались усиленные попытки вывезти из страны других членов политбюро, но многих из них арестовали до того, как им удалось бежать. По всей стране организации коммунистической партии расформировывались, помещения захватывались, а активистов помещали под стражу. Зачастую штурмовики выносили любые ценности, на которые могли наложить руки, грабили дома членов коммунистической партии, забирая деньги и ценные вещи, при полном попустительстве полиции. Скоро волна арестов стала во много раз больше, чем можно было предположить изначально. К 15 марта в заключение попали десять тысяч коммунистов. По официальным данным, в районе Рейна и Рура было арестовано 8000 коммунистов только в марте и апреле. Партийные функционеры должны были признать, что их заставили отступить, однако те настаивали, что это было отступление в штатном порядке. На самом деле после ухода Пика со своего поста в течение нескольких месяцев большинство местных функционеров перестали действовать, а многие рядовые члены были напуганы террором и молчали[803].

Очевидно, Гитлер опасался, что, если бы он издал указ, полностью запрещавший коммунистическую партию, это вызвало бы яростную ответную реакцию. Вместо этого он предпочитал считать отдельных коммунистов преступниками, которые планировали незаконные акты и теперь должны были отвечать за последствия. Таким образом, можно было заставить большинство немцев отнестись терпимо или даже поддержать волну арестов, которые последовали за пожаром в рейхстаге, и не бояться, что за этим последует запрет других политических партий. Именно по этой причине коммунистическая партия смогла принять участие в выборах 5 марта 1933 г., несмотря на то что многие ее кандидаты были арестованы или бежали из страны и не было никаких шансов на то, что избранные депутаты (81 человек) смогли бы занять свои места. На самом деле их арестовывали, как только полиции удавалось определить их местоположение. Разрешив партии выставить своих кандидатов на выборах, Гитлер со своими министрами также надеялся ослабить социал-демократов. Если бы кандидатам от коммунистов не разрешили избираться, то многие избиратели, которые бы голосовали за них, могли отдать свои голоса за социал-демократов. Таким образом, социал-демократы оказались лишены этого потенциального источника поддержки. Даже ближе к концу марта правительство все еще чувствовало, что не готово официально запретить коммунистическую партию. Несмотря на то что их убивали, избивали или бросали в импровизированные пыточные центры и тюрьмы, устроенные коричневыми рубашками, многие коммунистические функционеры, особенно если их арестовывала полиция, попадали в обычные уголовные суды.

Членство в партии само по себе не было незаконным. Однако полицейские чиновники, государственные прокуроры и судьи в подавляющем числе были консервативными людьми. Долгое время они считали коммунистическую партию опасной, предательской и революционной организацией, особенно в свете событий первых лет Веймарской республики, от восстания спартакистов в Берлине до «красного террора» и убийств заложников в Мюнхене. Это убеждение в полной мере подтверждалось уличным насилием Союза бойцов красного фронта, а теперь, как многие считали, и пожаром рейхстага. Коммунисты подожгли рейхстаг, поэтому все они виновны в государственной измене. Иногда применялась еще более запутанная аргументация. В некоторых случаях, например, в судах утверждалось, что, поскольку коммунистическая партия больше не способна добиться своих целей по изменению конституции Германии парламентскими способами, она должна пытаться достичь этого силой, а значит, все, кто принадлежит партии, должны были действовать точно так же.

Поэтому суды все чаще рассматривали членство в партии после 30 января, а иногда и до этого, как предательскую деятельность. Де-факто коммунистическая партия была поставлена вне закона с 28 февраля 1933 г. и полностью запрещена 6 марта, день спустя после выборов[804].

Вытеснив коммунистов с улиц за считанные дни после 28 февраля, штурмовики Гитлера теперь правили городами, демонстрируя завоеванное превосходство самым очевидным и пугающим способом. Как позже отмечал начальник политической полиции Пруссии Рудольф Дильс, CA, в отличие от партии, были готовы к захвату власти.

Им не требовалось единое руководство, их «Объединенный штаб» давал пример, по не приказы. Штурмовые отряды CA, однако, имели строгие планы операций в коммунистических кварталах города. В те мартовские дни каждый член CA «гнался за врагом по пятам», каждый знал, что он должен делать. Штурмовые отряды зачищали районы. Он знали не только где жили их враги, они также задолго до этого выявили их укрытия и явки… Опасности подвергались не только коммунисты, но и все, кто когда-либо высказывался против гитлеровского движения[805].

Отряды коричневых рубашек угоняли машины и фургоны у евреев, социал-демократов и профсоюзов, либо их дарили им обеспокоенные бизнесмены в надежде на защиту. Они грохотали по главным улицам Берлина с оружием напоказ и развевающимися флагами, которые демонстрировали, кто теперь хозяин. Похожие сцены можно было наблюдать в разных городах по всей стране. Гитлер, Геббельс, Геринг и другие лидеры нацистов не имели прямого контроля над этими событиями. Но они дали им ход, приняв нацистских штурмовиков вместе с СС и стальными шлемами на роль вспомогательной полиции 22 февраля и показав им свое более чем очевидное одобрение постоянными яростными словесными нападками на марксистов всех видов.