Наши «Дюрандали» оказались между молотом и наковальней. Мощные станции наведения клонского фрегата держали наши истребители мертвой хваткой. Никакие маневры уклонения не помогали. Тем более что «Дюрандаль» в сравнении с «Горынычем» был очень неуклюж, а сорвать захват радара наведения можно только исключительно энергичным маневрированием.
Единственный шанс уклониться от ракет в такой ситуации: повернуть прямо на них, сближаться лоб в лоб, а за несколько секунд до встречи, врубив маневровые дюзы на полную катушку, постараться разойтись с ними на острых курсовых углах.
Что мы и сделали. Но, выбирая из двух зол меньшее, нам пришлось волей-неволей подставиться под ракеты истребителей.
— Саша, два «банана» на семь часов! Саша!
— Я вижу!.. За собой следи!
— Ребята, у меня…
После этих слов связь с Колькой прервалась. На камерах заднего обзора я видел взрыв возле его машины. При этом Колькин «Дюрандаль», к счастью, не развалился, но сразу начал терять скорость и рыскать по курсу.
— Коля! Коля! Отзовись!.. Младший лейтенант Самохвальский! Ответьте! Это приказ!
Коля не отзывался. Поврежденный «Дюрандаль» с белым котенком на вертикальном оперении все сильнее уклонялся в сторону. Его силуэт вдруг отчетливо проявился на фоне Фелиции, которая сейчас оказалась по левую руку от нас. Что, конец?! Падает?!
— Закончились ловушки! Где тут кнопка на постановку топливной помехи?!
— Там же бумажка есть, Володя! «Топл. пом.» написано!
(«Дюрандали» поступали на флот так спешно, что техники не успели заменить стандартные испанские надписи на промышленные таблички с русским переводом — пришлось бумажки клеить.)
— Знаю, твою мать!!! У меня свет на приборке погас, не видно ни черта!!!
— Четвертая на правой подпанели слева, второй ряд сверху!
— Приготовься, Володя: я тебя своей топливной помехой прикро…
Это было последнее, что мне довелось сказать.
Первый «банан», проигнорировав все облака ложных целей, молнией метнулся ко мне и взорвался где-то под левым крылом. Истребитель вздрогнул и угрожающе затрясся.
Моя рука метнулась к рычагу катапультирования. Но, хоть я и рванул его на себя изо всех сил, долгожданного пинка под зад не последовало. Какой-то сбой в электрозапале?..
Потом были несколько мгновений шквального шипения в наушниках, а потом я обнаружил себя в открытом космосе.
Вы думаете, я катапультировался?
Как бы не так! Второй «банан», взорвавшись в аккурат между главными соплами, раскроил истребитель пополам вдоль кокпита. Бронеспинка кресла спасла меня от фугасной волны. Но спасти мой «Дюрандаль» уже не могло ничто в Галактике, потому что спасать было нечего.
Меня выбросило прочь из машины в окружении осколков бронеколпака и мелкого мусора.
Не успел я и глазом моргнуть, как стал пупом мироздания. Вокруг меня завращалось ВСЁ: звезды и спутники Фелиции, сама Фелиция и Львиный Зев, наши удаляющиеся флуггеры и различимая уже невооруженным глазом «Яуза», роение вспышек-звездочек вокруг далекого «Атур-Фарнбага» и «Кавказ», озаряемый выхлопом откатников главного калибра.
Я стал центром мироздания!
Да здравствует пушкиноцентрическая картина мира!
Гамлет некогда хвастал, что, замкнувшись в ореховой скорлупе, мог бы считать себя царем беспредельного пространства. Как оказалось, ореховая скорлупа для этого вовсе не обязательна. Впрочем, скафандр и есть своего рода скорлупа… Но Гамлет имел в виду не совсем то…
На третьем, кажется, кувырке через голову (а остановиться я, как легко догадаться, не мог: дайте мне точку опоры — и я!.. и я!.. а без точки опоры — да в вакууме, да в невесомости, а?) я обнаружил, что, сохранив тот импульс движения, который имел мой «Дюрандаль» в момент взрыва, продолжаю путешествовать по космосу. И с препорядочной скоростью!
И направляюсь я в аккурат в зазор между поврежденным «Удалым» и «Яузой», оставляя «Балх» по другую сторону от яхты. Это в общем-то хорошо: есть вероятность, что за мной вышлют челнок с «Удалого». Вероятность, конечно, крошечная. Ведь на фрегате творится черт знает что — меня скорее всего просто не заметят.
Если меня не заметят…
Если проворонят…
Я буду захвачен полем тяготения Фелиции (я вообще-то уже им захвачен) и, долго ли, коротко ли, за два часа или за двадцать, войду в плотные слои атмосферы, где и сгорю без остатка.
И никто не узнает, где могилка моя.
Что же, по крайней мере ответственности никакой. Пока сидишь в пилотском кресле, воплощаешь собой страшную разрушительную силу. Порою от одного движения твоего пальца зависит успех или неудача целого сражения. А наедине с Черным Небом, ты — частное лицо. Будь хоть генералом, хоть адмиралом, хоть Председателем Совета Обороны (кто у нас там, кстати, председатель? а, велика важность…).
В положении частного лица есть свои преимущества.
Можно, например, спеть песенку.
Я спел. («Если завтра война, Если завтра в поход…» Тьфу.)
Еще можно помахать руками.
Помахал.
Фигу скрутить?
Ага.
Хер показать?
Показал. (На языке жестов, разумеется.)
Можно поговорить с Богом.
Я поговорил. Нет, я не обратился к Нему с канонической молитвой. Просто поговорил, в вольной форме. Мол, претензий не имею. Понимаю: время пришло. И все-таки нельзя ли стрелочку чуть-чуть назад подвинуть — на часах, которые мое время показывают?
Главный вопрос я задал, но ответа не расслышал. Что бы еще сделать?
Можно составить устное завещание.
Составил.
«А все мои активы, равно как и движимое имущество, оставляю сестре Полине. Хоть она и не пишет мне уже четыре года, а папаню нашего Ричарда, кажется, и вовсе в сердце своем похоронила. Но все-таки, уверен, что мои скромные сбережения в ее руках послужат благородному делу развития нашей передовой биологической науки.
А если я их папане завещаю, так он их просто пропьет. Прямо на моих поминках.
Дата. Подпись».
Устное письмо Иссе?
Что ж, пожалуй.
«Дорогая Исса! Должен честно признаться, не ожидал, что выпадет свободная минутка в таком месте в такое время. Однако же поверь: у меня это первая свободная минутка с начала войны».
Тут я застопорился. Ну и? «И несмотря на все это, я люблю тебя»?
В этом я не был уверен.
«И несмотря на все это, я люблю не тебя. А Риши.» (Хи-хи.)
Но и в этом уверенности не было.
«И поэтому я ненавижу вас обеих, и весь ваш клонский муравейник, и все ваши…»
Иэ-э-эх. Ненависти к клонам я не испытывал. Вот в чем вся загвоздка.
Почему не испытывал? А вот вам сказочка, как выразился бы Кожемякин.
В перерыве между учебными полетами на «Дюрандалях» Белоконь проводил с нами воспитательные беседы. На одну и ту же тему: «Убивай клонов — душегубов, насильников, детоубийц». В подкрепление своих слов Белоконь прокрутил однажды отрывок из клонской пропагандистской передачи, которую добыла для наших пресс-офицеров служба радиотехнической разведки.
В передаче этой, под непрерывные фанфары и грохот литавр, рассказывалось о недавних боях за Махаон.
Всё целиком нам, конечно, показывать не стали (полагаю, чтобы не смущать нас видом богатейших трофеев, захваченных клонами). Белоконь остановился на главном (с его точки зрения): звериной жестокости конкордианский военщины.
Что же там случилось, на Махаоне? На Махаоне клоны показательно уничтожили целый город. Полностью стерли с лица планеты, подчистую.
Город назывался Кирта и мирного населения там было аж триста тысяч. По колониальным меркам — много.
Клоны со свойственным им видеогурманством смаковали разрушение Кирты кадр за кадром. Воздушная армада приближается… Разворачивается широким фронтом… Сбрасывает планирующие кассеты… Кассеты раскрываются… Один квартал в море огня… Два квартала в море огня… Десять кварталов в море огня… Такой ракурс, сякой ракурс… Горящие заводы… Больницы… Детские сады…
Правда, кое-что меня сразу удивило: почему на улицах не видно людей? ладно, допустим люди слишком маленькие, в дыму-огне не разберешь… но где транспорт? машины-то бывают довольно большие… особенно пожарные.
Мы, конечно, распсиховались не на шутку. «Гады! Это сколько же людей ни за что положили?! Выродки! Слова для них еще не придумано!»
Белоконь счел свою миссию выполненной и напутствовал нас в том духе, что клоны своими преступлениями сами поставили себя по ту сторону добра и зла, а потому нечего с ними церемониться: повесим последнего пехлевана на кишках последнего заотара!
И хорошо. Да вот Готовцев всё испортил.
Накануне рейда он собрал эскадрилью якобы для последней проверки боеготовности. И рассказал нам о том, что пресс-центр вооруженных сил вынес за скобки и о чем Белоконь, скромный старший лейтенант, знать не мог. А он, Готовцев, знал, потому что ему в Городе Полковников о Кирте рассказал… ну разумеется, один знакомый полковник!