Писатель Анатолий Кацонис, грек по происхождению, внес большую пачку буклетов и стал с улыбкой раздавать художникам. Леонова поздравляли со своевременным буклетом, сделанным со вкусом.
— Юрий Борисович, — сказал Кацонис, — вы очень правильно сделали, что на обложку поставили греческий пейзаж. В нем передан морской воздух Греции, ее природа, мне это близко. Я испытал ощущение, будто вновь побывал на родине.
Кацонис поблагодарил Исакову:
— Своими картинами вы дали мне возможность подышать воздухом Греции.
В этот момент в зал вошел художник. Несмотря на его импозантный вид, все знакомые называли его просто Ильич.
Анатолий Николаевич вручил и ему экземпляр буклета. Ильич взглянул на обложку, лицо его исказилось недовольной гримасой. Размахивая буклетом, он громко сказал, обращаясь к Леонову:
— Кто посмел поставить на обложку картину этого автора?!! Как вы посмели?!! В выставке участвуют известные мастера, субординацию еще никто не отменял!!!
Юрий Борисович спокойным тоном ответил ему:
— Наши старейшие мастера достойно представлены в буклете. А на обложку я поставил греческий пейзаж, а под картиной имя автора не указано. На этой выставке только у этого автора отражена греческая тематика.
Художники вокруг зашумели, поддерживая Леонова, пытаясь объяснить Ильичу правомерность такого решения буклета, но все было тщетно. Ильич все больше распалялся, топал ногами. Он подскочил ко мне:
— Это ты устроил все! Почему со мной не согласовал?
— Ильич, — ответил я, пытаясь его успокоить, — к буклету ни я, ни Римма никакого отношения не имеем, и в подготовке макета мы участия не принимали. Но я считаю, что показать Грецию на первой полосе, значит подчеркнуть, что выставка посвящена Греции. Твои нападки на Леонова совершенно не обоснованы.
Рядом стоявший Анатолий Кацонис добавил:
— Владимир Аннакулиевич абсолютно прав. Было бы странно видеть на обложке русский пейзаж.
Павел Арзуманидис категорически заявил:
— Ты не прав, Ильич, я очень огорчен, что ты затеял этот скандал. Видно, ты хотел видеть на обложке другого автора, даже догадываюсь кого. Считаю, что работа Риммы нашла свое достойное место. Это я говорю тебе не только как грек, но и как художник.
Свидетелем этой некрасивой сцены был талантливый художник Сергей Кузин. Поглаживая пустой рукав правой руки, он с грустью сказал:
— Художнику так мало отведено времени, надо нести чистоту в жизни, иначе искусству пропасть. В Ильиче всегда было желание угодить начальству, любому члену Президиума академии. Его несбыточная мечта — любой ценой стать академиком, о чем он часто высказывается в разговорах. Он забыл главное — надо работать, и все придет само.
Глава 48
Ко мне в мастерскую позвонил известный художественный критик Юрий Иванович Нехорошев.
— Володя, я только что разговаривал по телефону с внучкой художника Петра Ивановича Котова, Мариной Мозговенко. Зная, что я родом из Пензы, она попросила меня написать о своем деде, потому что именно в Пензу был эвакуирован ее дед в начале Великой Отечественной войны. В то время я был студентом художественного училища, оттуда и ушел на фронт. Марина просит меня написать воспоминания о творческой деятельности Котова в «Агитплакате», который он возглавил в Пенза. Я согласился. Собирая материал для своей книги «Шестидесятники», в которую вошла статья и о тебе, Володя, я вспомнил наши беседы. Ты рассказал мне о своей юношеской жизни в послевоенные годы на подмосковной даче в Троице-Лыкове, о встречах с художником Котовым. Сейчас Марина составляет для издания сборник воспоминаний «Петр Котов». Запиши ее телефон, и позвони обязательно. Я рассказал Марине, что ты, будучи мальчиком, встречался с ее дедом. Она очень заинтересовалась и ждет твоего звонка.
Я выполнил просьбу Юрия Ивановича.
Марина выслушала меня.
— Юрий Иванович абсолютно прав. Это как раз те воспоминания, которые дополнят образ художника Котова. Ваше знакомство с моим дедом в Троице-Лыкове мня очень заинтересовало.
Я обещал Марине выполнить ее просьбу.
18 мая 2011 года в Московском доме национальностей у Красных ворот состоялся день поэзии Махтумкули Фраги. Выступая перед зрителями, я рассказал об истории создания портрета великого туркменского поэта, чему мне довелось быть невольным свидетелем.
В Серебряном Бору, на высоком правом берегу Москвы-реки расположилось живописное село Троице-Лыково, бывшее имение купеческого рода Корзинкиных, которое принадлежало им с 1876 года. В этом месте с конца 20-х годов прошлого века находился дом отдыха для активистов-рабфаковцев из Туркмении, а с 1945 года — дом отдыха Совета Министров Туркменской ССР.
С 1947 года вся наша семья жила в Троице-Лыкове с весны до поздней осени.
Здесь я познакомился с Айханом Хаджиевым, студентом художественного института имени В. И. Сурикова. В 1947 году в стране был объявлен конкурс на создание канонического портрета Махтумкули. Молодой студент Айхан Хаджиев отважился принять в нем участие, для чего дирекция дома отдыха выделила ему просторную комнату — мастерскую для работы.
Было начало лета. Я сидел на краю крутого песчаного берега Москвы-реки. На коленях у меня лежал фанерный планшет с ватманским листом бумаги. Рядом стояла банка с водой и акварельные краски. С высоты птичьего полета открывалась широкая панорама Серебряного Бора. Подо мной темнела гладь Москвы-реки плавно переходившая в синеву горизонта, где едва угадывались очертания окраин Москвы. Неожиданно я почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной.
— Здравствуйте, — услышал я.
Обернувшись, я увидел высокого, стройного молодого человека, его плечо оттягивал большой самодельный этюдник на брезентовом ремне.
Я поднялся.
— Здравствуйте, — ответил на приветствие я, и пожал протянутую мне руку.
— Айхан, — представился художник, я тоже назвал свое имя.
— Володя, я вижу, что мы коллеги. Красивое место ты выбрал, я наметил его еще вчера и если ты не возражаешь, пристроюсь рядом.
Он начал устанавливать свой большой этюдник. Я отложил на травку планшет и кисточку, и встал за его спиной так, чтобы видеть весь процесс работы настоящего художника.
Айхан замесил на палитре нужный тон и начал широко, размашисто писать.
— В этюде главное сразу взять отношения неба, земли и воды. Тогда все пойдет как по маслу, — повернувшись ко мне, сказал он. Мы разговорились. Я поведал о своей учебе в московской художественной школе на Чудовке и о большом желании стать художником. Айхан оживился:
— Так мы с тобой братья по искусству, и даже наши вкусы совпали — выбрали одно и тоже место. Отсюда действительно прекрасный вид на Серебряный Бор и излучину Москвы-реки.
Над нашими головами высоко в небе пролетали истребители с Тушинского аэродрома, готовясь ко дню Советской авиации. Звено истребителей с ревом стремительно взмывало в заоблачную высоту, откуда резко пикировало вниз, создавая впечатление, что самолеты вот-вот коснутся крыльями реки, после чего истребители вновь взмывали, исчезая в кучевых облаках.
Мы заворожено смотрели вверх. Айхан, провожая глазами самолеты, сказал:
— Когда я был в твоем возрасте, то мечтал стать летчиком. Во дворце пионеров Ашхабада не было авиамодельного кружка, и я поступил в изостудию. Самолеты были главными героями моих рисунков.
— А я мечтаю стать и художником и моряком, — сказал я, — правда моя старшая сестра Женя, студентка, говорит, что надо окончательно сделать выбор, а я до сих пор не знаю, кем стану. Но очень хочу написать большую картину — «Салют победы». С нашего обрыва потрясающе красиво смотрится фейерверк, когда Москва в праздничные дни озаряется всполохами разноцветных ракет салюта.
— Чтобы написать картину «Салют Победы» тебе еще долго придется учиться живописи. Но время летит очень быстро — еще вчера была война, я учился в художественном училище, а сегодня уже студент третьего курса Суриковского института. Это в твоем возрасте время тянется медленно.
Он посмотрел на меня:
— Тебе сколько лет? Пятнадцать будет?
— Нет, Айхан, мне тринадцать с половиной.
— А выглядишь старше, — заметил он, продолжая писать.
Я все время заворожено смотрел, как пишет Айхан. Чистый белый холст быстро покрывался сочными яркими красками. Вначале появились темная синева реки и красные крыши дач, затем я увидел густую зелень соснового бора, нежную полоску окраин Москвы, окутанную голубоватой дымкой, и неожиданно над всем этим пейзажем засветились белые теплые пронизанные светом кучевые облака.
Солнце поднималось выше. Звено истребителей с ревом описало круг над Серебряным Бором, и ушло в сторону Тушинского аэродрома. Стало тихо.