Читать интересную книгу Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Непосредственно за войсками двигались лишь солдатские и унтер-офицерские (сержантские) публичные дома. Они размещались в деревушках или городке неподалеку от части, куда солдат и получал увольнительную. Тем же офицерам, которым нельзя было далеко отлучаться, проституток доставляли на дом. А солдаты и сержанты к увольнительной получали специальный талончик-пропуск: для рядового состава он был голубого цвета, для сержантского — розового.

Их выдавали по строгому списку, а перед походом к даме солдата обязательно осматривал врач подразделения, дабы не допустить заражения девочек очень распространенными среди солдат кожными и грибковыми заболеваниями. По различным причинам (смущение, неопытность, моральные принципы) некоторые солдаты хоть и получали положенный талончик, но в бордель не шли. Поэтому среди солдат процветал бартер — ловеласы выменивали талончики в обмен на сигареты, шнапс, брюквенный мармелад. А талончики были именные. Любителям лишний раз оторваться приходилось исправлять фамилии, подделывать подписи, переодеваться. Но это уже была чистой воды самоволка. И нередко за самовольную отлучку в публичный дом солдата судили и отправляли в штрафную роту.

В своих «Записках переводчика дивизионной разведки» Павел Рафес сообщает о том, что: «В пасхальную ночь (на 25 апреля 1943 года) разведчики привели двух ефрейторов: Вернера Чалера и Иозефа Иорданса. Тупые парни. Они только прибыли на Донец из Франции. Их взяли спящими в блиндаже. Среди их документов два билетика с датами 23 и 24 марта и женскими именами. Билетики дают после выхода из публичного дома. «Всего 3 марки за раз» На билетиках читаю: «Каждый солдат должен сохранить билет в собственных интересах, чтобы в случае заболевания предъявить врачу». Вместе с этими билетиками лежат письма родителей, сестры, фото невесты».

По воспоминаниям очевидцев, в «восточных» борделях немецкие солдаты могли только мечтать об обстановке и гигиенических стандартах публичных домов Франции и Голландии. «Там везде отвратительно воняло: пот, духи, сперма, моча. Все это превращалось в многосоставный запах жадности. Его не отбивал никакой парфюм. Нередко на месте выдавались зажимы для носа».

Лидия Осипова, оккупированный нацистами Павловск (под Ленинградом), июль 1942 года:

«Никакой культурной жизни нет. Только школа, в которой учится разная мелочь. Нет, имеется одно «культурное» учреждение. Публичный дом для немецких солдат. Обслуживают его русские девушки по назначению коменданта. Благоустроенный публичный дом, организованный совершенно официально — это что-то совершенно не влезающее в русские понятия. У большевиков была подпольная проституция, но официально она строго каралась, и население привыкло к тому, что проституция — преступление. Здесь же заведует этим домом одна вполне приличная русская женщина. И не только заведует, но и благодарит бога за такую «работу». И она сыта, и семья ее сыта.

И никакие, кажется, немцы не освободители, а такая же сволочь»

Немецкие «куколки»

Хоть мы были ППЖ,

Просим извинения,

А фашистским вертихвосткам

Не видать прощения.

Из военного фольклора

«Я был гостем капитана Кригля, командира прославленного строительного батальона, — вспоминает Армин Шейдербауер о своем посещении летом 1943 года под Смоленском немецкого офицера, руководящего строительством оборонительных сооружений, на которое были согнаны русские женщины и подростки. — Он жил один в маленьком домике. У него не было ординарца, и его обслуживала местная женщина. Вера была приятной и интеллигентной чертежницей из Белостока. Она не скрывала своих большевистских убеждений и свою веру в победу Советского Союза. Но это не мешало ей жить с Криглем, которому было за сорок, как жене с мужем. У нее было пухлое лицо, красные щеки, большая грудь, и она всегда была в хорошем настроении. Даже если она и притворялась, то все равно в ее положении у нее были все причины радоваться, поскольку единственная работа, которая от нее требовалась, заключалась в уходе за капитаном Криглем.

Не только я, но и находившийся вместе со мной местный командир, мы оба были поражены бессовестной откровенностью, с которой Кригль пренебрегал понятиями чистой жизни и супружеской верности. Более того, то же самое происходило и с его подчиненными. Гражданские лица, исключительно женщины и подростки, не содержались под охраной. За ними просто присматривали музыканты полкового оркестра. Я слышал, что у каждого из этих фельдфебелей и унтер-офицеров, военных музыкантов на действительной службе, была своя «жена» из женщин-работниц. Отрезвляющим фактом стало для меня то, что даже у нас имелась роскошь в тылу и что эти «этапные свиньи», оставившие такой глубокий след в литературе о первой мировой войне, еще не были изничтожены духом новой Германии».

Ефрейтор Гельмут Клаусман вспоминал, что на Украине, где их встречали «почти как освободителей», украинские девушки легко заводили романы с немцами. «В Белоруссии и России это было большой редкостью».

В принципе, связи немецких военнослужащих с женщинами на оккупированной территории начальство должно было строго пресекать. В гестапо существовал даже специальный отдел «этнического сообщества и здравоохранения». В его функции входил контроль «за семенным фондом рейха», и солдата, пойманного на «преступном разбазаривании» этого самого фонда могли отправить в концентрационный лагерь. Армин Шейдербауер пишет, что его даже во время нахождения на переднем крае обязывали в этом плане проводить воспитательную работу со своими подчиненными. В частности, читать им лекции на тему «Солдат и женщина другой расы». Но, как уже не раз говорилось, жизнь брала свое.

Очень часто, вступая в связь с солдатом или офицером вражеской армии, женщина делала это из самых банальных соображений — на разоренной войной земле нужно было что-то есть самой и кормить детей. Генрих Метельман вспоминал, что зимой 1942–43 годов в станице Морозовской неподалеку от Сталинграда население голодало очень сильно, и «случалось, что женщины помоложе предлагали за краюху хлеба даже себя».

В годы войны на мотив знаменитой «Катюши» пели, случалось, песню и такого содержания:

Расцветали яблони и груши,Поплыли туманы над рекой,А в зеленом садике КатюшуЦеловал фельдфебель пожилой.Позабыла прошлое Катюша,Письма Вани в печке все сожгла,По соседству из немецкой кухниСтарикашку-повара нашла.Приносил ей повар ежедневноКорки хлеба, шпик и колбасу.А за это милая КатюшаОтдавалась частенько ему.

Впрочем, меркантильные интересы могли совпадать и с чисто плотским влечением отвыкшей от мужской ласки (а то и вовсе не знавшей ее) женщины, а порой и перерастать в определенной степени лирические отношения.

«Парадоксально чем больше девушка пользуется успехом у немцев, тем больше она сама как будто привязывается к какому-нибудь гансу или фрицу, тем большая тоска у ней по дому и по прошлому. А что не все «кралечки» только продаются за хлеб и за солдатский суп, это совершенная истина. Цинично продающихся весьма небольшой процент. И какие бывают крепкие и трогательные романы среди них, — пишет в своем «оккупированном» дневнике Лидия Осипова (Павловск, 1942 год). Но чуть ниже «выдает» следующее: — Немцы, несмотря на свою сентиментальность, очень грубы с женщинами. Они любят устраивать подобие семейной жизни со своими подругами, но по существу — эгоисты и хамы с ними. А в «компании» они заставляют девушек чистить за собой уборные и с наслаждением и издевательством загаживают все. Немцу ничего не стоит ударить женщину.

Испанцы — страсть, наскок и подлинное уважение к женщине. Они могут очень легко и просто из ревности зарезать свою подругу, никогда не ударят.

Все немецкие кралечки немедленно перекинулись от немцев к испанцам. И испанцы тоже проявляют большую нежность и привязанность к русским девушкам. Между ними и немцами ненависть, которая теперь еще подогревается соперничеством у женщин. Испанцы получают два пайка. Один от немецкой армии, другой — от своего правительства и раздают излишки населению. Население немедленно оценило все испанское добродушие и немедленно привязалось к испанцам так, как никогда не могло бы привязаться к немцам».

Побывавший в освобожденной от фашистов Луге Павел Лукницкий писал в своем «фронтовом дневнике»:

«В Луге среди молодых женщин есть немало таких, которые работали на немцев, очевидно, жили с ними. Этих женщин легко узнать: одежда немецкая, обувь немецкая; есть беременные, есть родившие. Презрение к ним все выражают единодушно и резко. Общественное осуждение их аморальности и антипатриотизма — справедливо и необходимо. Но при разборе дел судить в согласии с уголовным кодексом следует только выявленных предательниц».