Отец Никандр только крякнул: упрямый мальчишка говорит о встрече с легендарными героями, как о соседе-пастухе, живущем в соседней долине!
— Разве ты знаешь, где и в каких горах живут хан Ойрот и бог Бурхан? Если знаешь — скажи, я сам съезжу посмотреть на мертвецов! — отец Никандр язвительно рассмеялся. — Может, они с неба спустились вместе с конями?
— Нет, поп, они всегда были на земле. На небе Ул-гень живет! — теперь и Курагану стало весело. — Зачем их искать в горах? Они к людям сами идут! Отец Никандр снова крякнул и замолчал. В более нелепое положение он еще не попадал! Дай этому кайчи волю, затей с ним спор, то он и до того договорится, что его хан Ойрот — такой же мессия для алтайцев, как Христос для христиан! Что ему ответишь, как докажешь, что этого не может быть, если православные священники все свои проповеди воскрешением из мертвых сына божьего сдабривают? Твой Христос, скажет, за вас, поп, заступается, а наш Ойрот — за алтайцев, которых и сейчас еще по старинной привычке кое-где ойратами зовут! По хану.
— Тебе не надо петь таких песен, кайчи, — сказал отец Никандр миролюбиво. — Это очень опасно для тебя и для твоего отца с братом…
Но Кураган не испугался. Встал, прямо посмотрел в глаза гостю, сказал с неожиданным достоинством:
— Я пою и буду петь о том, о чем говорят горы! Наклонившись за своим огромным топшуром, он повернулся и ушел, пристукнув дверью.
Сабалдай вздохнул и покачал головой:
— Молодой. Глупый еще. Баран.
Но в его голосе не было осужденья.
Язычество на Алтае было поразительно живучим. Миссионеры постоянно жаловались на внешнее восприятие христианства, не задевающее внутренней сути самого язычества. Отчего бы это?
Может, дело в том, что всем религиям нужны храмы и жрецы, а язычникам нет? Вряд ли. У них ведь тоже есть свои камы! Есть символы и святыни — горы, скалы, деревья, обо, огонь, наконец! И есть свой сонм богов… Правда, все их боги и духи живут в горах, лесах, реках и озерах, даже на небе, которое всегда над головой; под землей, которая всегда под ногами… Вся природа, окружающая алтайца от рождения до самой смерти, и есть его храм! Может, в этом все дело?
Оседлый крестьянин, ремесленник или скотовод принимает и божий храм и самого бога охотнее, чем кочевник. Эн ему ни к чему: храм возить с собой в седле не будешь! А бог — всегда с ним: один, добрый, — на небе; другой, злой, — под землей. Влез на скалу — Ульгеню помолился, лег у костра на траву — можно и Эрлика вспомнить! Просто и ясно все. А моленья — ритуал, в который кочевник включает и свои жертвоприношения: мясо, молоко, дым из трубки…
Отец игумен недовольно покачал головой: не с того конца начал спорить со стариком, а потом и с его сыном! Тут они крепко на ногах стоят и им, действительно, не нужен бог русских… Но зачем тогда им Белый Бурхан? Да и что они знают о нем?
Был у древних тюрков Бори-Хан. Легенды говорят о нем как о добром и справедливом правителе, переделывая постепенно в Бурхана и светлого бога с серебряными глазами… Но тот Бурхан, что подал слух о себе сейчас, вряд ли имеет какое-то отношение и к Бори-Хану и к белому богу Бурхану с серебряными глазами!.. Другой душок у него, буддийский…
Сложнее с ханом Ойротом, который моложе Бори-Хана и бога Бурхана на несколько веков и появился вместе с джунгарами-ойратами… А те, как известно, кровушки довольно попускали своим сородичам и с монгольской, и с китайской, и с тюркской стороны! Но кто из алтайцев об этом помнит? Хан Ойрот — их мессия и идет к людям вместе с древним богом Бурханом! Вот ведь как спаяно все! Крепкая голова была у того, кто эту пакость русскому миссионерству на Алтае подсунул!..
Да и сами миссионеры хороши… Стряпали новообращенцев все эти годы, как блины пекли. Сам видел, другие сказывали!
Придет, бывало, миссионерский отряд на яйлю, соберет людей, окрестит всех поголовно, нательные знаки под грязные и гнилые рубахи наденет, новыми именами наречет, а чуть отъедет — от пастухов верховой наметом мчит. Остановишь его, спросишь, а он, оказывается, за камом в деревню торопится… Вот так! Кукиш в кармане, а не миссионерский акт… Хоть плачь, хоть смейся этой бестолочи.
А сами алтайцы как относятся к крещению? Да никак! Спросишь у них: «Хочешь хорошего и сильного бога иметь?» — «Ничего, лишний бог не помешает!» — «Так крестить?» — «Давай, хуже не будет!..»
— О господи! — вздохнул игумен и ткнул возницу перстом в спину. Давай, подгоняй коняшек-то! Совсем уснули…
В Чемале отец Никандр не задержался, отправился в Улалу. Но и в первом миссионерском стане его слова встретили снисходительными усмешками. Махнув рукой, игумен приказал ехать в Бийск, в духовную миссию:
— Заспите беду! Хватитесь, когда она вам дубиной по окошкам хлобыстнет!
И верно: не успел стаять след от возка отца Никандра, как прискакал в Чемал поп из Усть-Кана, а в Улалу пожаловал иерей из Уймонской долины с теми же тревожными слухами, что из Чулышманской глухмени Никандр привез. Тут уж в станах стало не до усмешек!.. Поспешно дали знать в епархию — ни ответа, ни привета. Кто-то сгоряча предложил отправить депешу на имя обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева, но дело замяли, поскольку никто не хотел подписи своей ставить под таким документом. Константин Петрович церемониться бы потом не стал, да и отец Макарий, архиерей, шкуру спустит за донос через его голову!
А отцу Никандру и невдомек было, что такая волна поднялась за его спиной…
Вот уж осталась справа Катунь, через которую возок игумена перетащился на пароме, слева пошла Бия с суденышками на воде и бесконечной серой лентой соснового бора. Еще немного, и показались лазоревые купола пяти церквей, серая россыпь деревянных, сплошь одноэтажных домов, притиснутых к реке высоким яром. Среди этой серятины лишь кое-где белели каменные купеческие особняки.
Непролазная грязь улиц, прикрытых по краям деревянными тротуарами, остановила возок раньше, чем надо было. Отец Никандр хотел было вылезти, но только сокрушенно покачал головой. Возок ушел в грязь по самые оси, значит, в сапогах завязнешь посреди улицы, чин и звание свои осрамив!
— Хоть к гати подкати! — попросил игумен возницу.
Тот замахал кнутом, но лошади только дернули возок, а сдвинуть его с места у них не достало сил — измаялись за дорогу.
— Зазевался, поди? Ртом ворону словил?
— Какой там! Тута кругом — одна грязь! И в ведро, и в непогодь… Но, дьяволы! Каму отдам!
Скосил глаза отец Никандр: не врет возница. То тут, то там барахтались в грязи люди и экипажи. Осенив себя крестным знамением, отец Никандр неловко бухнулся в грязь, побрел, задирая полы одежд. Выбрался на тротуар, оглядел себя: срамота! Как в таком виде теперь к преосвященному идти?