– Я слишком много работаю. Того и гляди, совсем выбьюсь из сил. И все же надо отдать тебе должное, Крис. Не каждый бы…
Внезапно он замолк, потом начал снова:
– Крис… Кристофер. Кристофер Хэдли Мартин… Слова испарились одно за другим.
Инструмент изучения, средоточие самосознания.
Звуки, исходящие из нижней части лица. Бессмысленные и пустые, как выброшенные консервные банки с отодранными крышками.
– Кристофер! Кристофер!
Он жадно протянул руки, словно хотел ухватить слова прежде, чем они исчезнут. Руки мелькнули перед окошком, вид их почему-то внушал ужас.
– О господи!
Крепко обхватив плечи, он покачивался из стороны в сторону, чуть слышно бормоча:
– Тихо, тихо. Успокойся.
9
Он проснулся и осторожно пристроился на краю расселины, ощущая сквозь брюки каждый выступ слоистого камня. Передвинулся дальше, где скала казалась ровнее, но особой разницы не почувствовал.
– Я тот же, что и был.
Пальцы бережно ощупали контуры окошка и заоконный ящик, где посреди туманных очертаний двух носов буйно разрослись волосы. Он склонил трехстворчатое окошко и оглядел то, что было видно внизу: изодранный в клочья свитер висел гармошкой, шерсть свалялась; брюки под свитером из черных стали серыми и лоснились, а сползшие гетры походили на ветошь, какой кочегары вытирают руки. Не тело, а связка разношерстного тряпья! Он долго разглядывал два странных предмета, которые неподвижно лежали на брюках. Что тут делать омарам? Неожиданно нахлынула волна отвращения, и он с такой силой отшвырнул мерзких тварей, что шипастые панцири раскололись о камни. Тупая боль заставила его вновь заполнить все закоулки внутренней пещеры, и сознание прояснилось. Отброшенные руки валялись, как ненужный хлам.
Он прочистил горло, словно перед лекцией.
– Как можно остаться самим собой, не имея зеркала! Вот что меня изменило. Прежде я был владельцем двух десятков фотографий – снят и так, и этак, и там, и здесь – и каждая подписана в правом нижнем углу, официально, по всем правилам. Даже на флоте имел удостоверение с фотографией, в любой момент мог проверить, кто я такой. Даже смотреть не надо было, достаточно знать, что оно в кармане, доказательство, что я – это я. А еще зеркала, настоящие трельяжи, разделенные четче, чем эти три окошка. Я мог так развернуть их, что видел отражение отражения – хочешь, смотри на себя сбоку, хочешь – со спины, как на любого встречного. Я наблюдал за собой, за тем, что значит Кристофер Хэдли Мартин на этом свете. Убеждался в своей осязаемости, ощущая ласку и тепло чужих тел, одерживая над ними верх. А что я теперь? Груда израненной плоти, бесформенный узел тряпья да пара омаров в придачу. Света трех жалких окошек мало, чтобы понять, кто ты такой. Прежде я многое узнавал от других, они любили меня, аплодировали мне, ласкали мое тело, определяли то, чем я был. Я обводил вокруг пальца тех, кто меня не любил, кто со мной ссорился. Здесь ссориться не с кем, здесь легко потерять себя, свое лицо. Я как альбом, набитый любительскими снимками, разрозненными, словно забытые отрывки из старых фильмов. Мое лицо обросло щетиной, оно горит и чешется – вот и все, что я о нем знаю…
– Какое же это лицо! – сердито воскликнул он. – Одни только глаза – это все равно что ходить в темноте с фонариком. Я хочу видеть во все стороны!
В пещере он вгляделся в воду, но темное отражение не позволяло ничего разобрать. Вылез, спустился к «Красному льву», где лежали груды битых ракушек. На одном из прибрежных валунов была лужица: в дюйме соленой воды, пронизанной солнцем, – заросшая тиной мидия, три анемона, да еще крошечная рыбка. Он наклонился, сквозь отчаянные рыбьи пируэты разглядел в бездонной глубине клочок голубого неба. Больше ничего, кроме темного пятна, обрамленного клочьями волос.
– Лучше всего я вышел на фото в роли Алджернона… да и Деметрий получился неплохо, а еще Фредди, с трубкой. Грим был удачный – казалось, что глаза широко расставлены. И еще роли – «Ночь наступит», «Так поступают в свете». Как здорово было играть вместе с Джейн! Да, бабец первый сорт…
Острая кромка скалы задела рубец на правом бедре. Он сдвинул ногу и опять склонился над лужей. Повернул голову и задрал подбородок, подыскивая правильный угол, чтобы разглядеть свой профиль – с левой стороны, со стороны здорового глаза. Однако тень носа и темный свод глазницы все время закрывали вид. Он снова посмотрел в упор, чтобы увидеть лицо, но вода пошла рябью. Темное пятно качнулось и разлетелось вдребезги. Взгляд в панике метнулся в сторону – тело опиралось на омара, который выполз из правого рукава.
Сосредоточившись, он превратил омара в руку и заглянул в воду. Крошечная рыбка зависла в солнечном луче рядом с ровной линией пузырьков, что поднимались из воздушной трубки. Полки с бутылками за стойкой бара просвечивали сквозь аквариум как уступы волшебной горы, усеянные драгоценными камнями.
– Нет, старина, мне уже хватит.
– Ха-ха, ему хватит, слышишь, Джордж?
– Что, Пит?
– Старине Крису уже хватит.
– Давай, Крис, еще по одной.
– Наш миляга Крис не пьет и не курит.
– За компанию, старина.
– Ага, он любит компанию. Мою компанию… н-ненавижу свою компанию! Вы же, мисс… вы ведь еще не скажете: «Закрываемся, господа»… правда, господа? Он… он дал слово старушке матери… Он сказал… нет, это она сказала… «Крис, дитя мое, – сказала она, – пусть все десять заповедей катятся ко всем чертям, – вот что она сказала, – только не кури и не пей, сколько бы ни … ался». Э-э… прошу прощения, мисс, если бы я мог предположить, что столь ни… непристойное слово выйдет за пределы моих за… зубов, я не п-предпринял бы э-э…
– Пошли, Пит. Возьми его под руку, Крис.
– Руки прочь, господа! Клянусь небесами, я из него сделаю… сделаю… Я сва… свобод-мыслящий гражданин, женатый и ср… с ребенком э-э… не важно какого пола…
– У тебя мальчик, старина.
– Скажу тебе по секрету, Джордж, дело совсем не в том, какой пол… главное – мозги. Знает оно вообще, кто я есть? Кто мы? Джордж, ты меня уважаешь?
– Ты наш гениальнейший продюсер, хоть и надрался.
– И-и… мисс, я и хотел сказать «надрался», а Джордж, ты… он самый божественный директор, какого имел наш чертов театр, а Крис – лучший из лучших чертовых юнцов… да, Крис?
– Как скажешь… да, Джордж?
– Конечно, старина, еще бы.
– И всем этим мы обязаны лучшей женщине на этом проклятом свете. Я люблю тебя, Крис. Мать и отец, единая плоть… и дядюшка мой… провидец хренов… Хочешь в мой клуб?
– Ладно, Пит, потопали.
– К-клуб червячков… Хочешь? Ты по-китайски говоришь? Р-ра… разверзаемся… по воскресеньям…
– Пит, ну пошли же!
– А мы всю неделю там сидим… червячки. Личинки. Знаешь, как китаец готовит китайский деликатес – берет рыбу и закапывает в жестянке… а там такие кро-ошечные червячки заводятся и начинают жрать рыбу. Жрут, жрут, а потом глядь – а рыбы-то и нет, всю сы… сожрали. Одни червячки. Червячок – это тебе не шутка, знаешь. Фототропы, ага… Слышишь, Джордж, фототропы!
– И что?
– Фототропы… Пардон, мисс, я сказал – фототропы.
– Кончай про червяков, Пит, пошли отсюда.
– А-а, червяки. Ну да, червячки. Личинки. Так это еще не все, пока только рыба. До чего паршиво, ползать внутри жестянки… а хуже всего – в Датском королевстве. Ну так вот… когда с рыбкой покончено, они принимаются друг за друга. Понимаешь, Крис?
– Веселенькие у тебя мысли, старина.
– Те, что побольше, жрут маленьких, а их самих жрут большие… а этих – э-э… самые-самые, а потом – друг друга. Остаются два, потом один – и вот на месте рыбы лежит один здоровенный, самый везучий… Редкостный деликатес!
– Ты взял его шляпу, Джордж?
– Пошли, Пит! Так, осторожно…
– Я люблю тебя, Крис, ты у нас самый-самый… красавчик. Съешь меня!
– Положи его руку себе на плечо.
– От меня осталась одна половинка, я фототроп. Ты уже сожрал Джорджа? Так вот, когда остается только одна, китаец выкапывает…
– Чего ты сел? Вставай, придурок!
– Китаец выкапывает…
– Прекрати ты орать, Христа ради! Еще фараоны привяжутся…
– Китаец…
– Кончай, Пит. Откуда твой чертов китаец знает, когда копать?
– Э-э, нет… китайцы, они все знают. У них глаза что твой рентген. Слыхал, как стучит лопата по жестянке, а, Крис? Бум! Бум! Как гром. Хочешь в клуб?
У Трех скал по воде расходились круги. У камней появилась коричневая голова, за ней еще и еще. Одна держала в зубах серебряный нож. Нож изогнулся, шлепнул о воду – это был не нож, а рыба. Тюлень выбрался на скалу, а его приятели принялись нырять, поднимая волны. Устроившись на солнышке, тюлень спокойно сожрал рыбину, оставив лишь хвост и голову, потом лег и задремал.
– Интересно, приходилось им когда-нибудь видеть человека?
Тюлень повернул голову, жесткий непримиримый взгляд вызывал содрогание. Человек резко вскинул руки, будто прицеливаясь. Зверь стремительно перекатился в воду и нырнул.