Читать интересную книгу Детская книга - Антония Байетт

— Я не понимаю, чего вы на меня злитесь. Это на них надо злиться.

Никто из четверки даже не попытался — им мешал какой-то глубинный барьер — вообразить ощущения Бубочки и Цветочка, их невыносимое положение, их восторги и беды. Дети мучительно переставляли в голове семейные фигуры, словно шахматы на доске, где вдруг пропал слон и оказалось слишком много коней, или королева сошла с ума и заметалась убийственным зигзагом.

Знание — сила, но не в том случае, когда это знание неполно, а знающий — зависимый ребенок, и без того выбитый из колеи стремительными переменами в собственном теле, бурлящими эмоциями, ощущением, что на стены сада надвинулся ожидающий тебя внешний мир. Знание — это еще и страх. Чтобы справиться с принесенными Геддой новостями, Том ушел на дальнюю прогулку. Он топал по холмам со спальным мешком за спиной. Быстрая ходьба — отличный способ дать выход любым эмоциям: страху, похоти, панике.

Филлис навела идеальный порядок у себя в комоде и рабочем столике. Она зашила рваный фартук. Виолетта сказала, что и она могла бы зашить, а Филлис ответила, что знает, но хотела сама.

Гедда, со свойственной ей прямотой, подумала, что новое знание поможет отразить опасность от уже имеющегося. Она ловила каждое слово в разговорах взрослых и еще решила, что если детей так обманывают, то и она все-таки имеет право читать чужие письма и сделает это при первой возможности.

Дороти смотрела на все окружающее так, словно оно могло исчезнуть. Яркие повседневные тарелки и чашки, баночки с пряностями, ступени лестницы, голуби у конюшни. То, что раньше было реальным, стало похоже на толстую пленку, разноцветную промасленную ткань, натянутую над котлом, откуда поднимаются испарения, обретающие и меняющие форму, окутывающие тебя, угрожающие, пронзающие взглядом.

Она разглядывала Виолетту. Она всегда корила себя за нелюбовь к Виолетте. Виолетта была придирчивой и ограниченной. Именно судьбы Виолетты Дороти намеревалась избежать, освоив какую-нибудь профессию. Дороти поняла, что всегда слегка презирала Виолетту за то, что та нянчит чужих детей. Это мнение следовало пересмотреть. Виолетта однажды сказала Дороти, что у них одинаковые глаза, и Дороти хотела ответить, что это неправда, но была вынуждена признать, что глаза действительно одинаковые. Дороти завела привычку исподтишка разглядывать Виолетту, отчего та дергала плечом, словно отгоняя комара. Но Дороти по-прежнему не могла заставить себя любить Виолетту и лишь абстрактно жалела ее.

Дороти бросила читать свою сказку, записанную в тетради с травянисто-зеленым переплетом. Олив продолжала эту сказку нерегулярно — лишь тогда, когда у нее возникало желание думать о диких тварях и маленьком народце. В отличие от подземных приключений Тома, чья сказка росла и росла, продвигаясь сквозь туннели и коридоры, словно Олив была одержима ею. Через какое-то время Дороти осенила ехидная и сердитая догадка: Олив и не заметила, что дочь не читает свою сказку. Это подтвердило циничную уверенность Дороти в том, что Олив писала для самой себя, реализуясь в писательстве и в чтении собственных трудов.

В Пэрчейз-хаузе тоже кое-что скрывали, хотя, возможно, тамошние покровы были бедней и потрепанней, чем в «Жабьей просеке». Филип вернулся из Парижа, полный новых знаний о своем теле и новых страхов — он боялся, что заразился от учителя безумием и смертью. Но Филипу повезло. Его тело осталось здоровым и мучилось лишь тупой болью и жадным жаром, желанием повторить все заново. С Бенедиктом Фладдом Филип был замкнут и порой раздражителен, а на Фладда напал добродушный (для него) изобретательский стих, и ему постоянно нужна была помощь. Филип отдалился от Элси — прикованной к дому обитательницы кухни. Он не заметил ни ее новых ботинок, ни красного пояса. Филипу теперь было труднее — намного труднее — сохранять флегматичность, когда Помона во сне приходила к нему в спальню. Он не особенно хотел Помону — ее упругая юная плоть чем-то напоминала мрамор или даже мыло. Но он хотел кого-нибудь — так сильно, что скользкие сонные объятия Помоны были пыткой.

У Элси не шли из головы кувшины в форме человеческих тел и непристойные нимфы. Но она долго не показывала их Филипу. Она боялась Фладда, который мог догадаться, что ключ брали и использовали, или внезапно явиться и застать ее in flagrante delicto.[56] Но весной 1901 года Фладд уехал в Лондон, повидать Проспера Кейна и Геранта. И вот, когда Серафита и Помона ушли на чай к мисс Дейс в Винчелси, Элси сообщила Филипу, что должна ему кое-что показать и кое-что сказать.

Она достала ключ. Они стояли в паутинной тени запертого чулана и смотрели на мерцающие в полумраке белые фигуры — груди, вульвы, непорочные вазы в форме цветов, которые с другой стороны оказывались раздутыми женскими животами. Это открытие повергло Филипа в растерянность и рассердило его, в точности как Тома и Дороти в истории с Геддой. Он смутно чувствовал: гораздо лучше было бы, если бы Элси прикинулась, что ничего не видела. Он произнес: «Ну?», имея в виду «Ну и что?», но это прозвучало фальшиво. Профессиональное любопытство одержало верх над отвращением и пробуждающейся похотью. Он взял с полки пару ваз, перевернул лежащую на животе фигурку девочки и увидел набухший клитор размером почти с мужской член. Филип вспомнил, как Фладд трогал статуи Родена.

— Это они, — произнесла Элси. — Он делает горшки про них. Это неправильно.

— Конечно, неправильно. Но, может быть, они об этом не знают. Это не наше дело. Давай запрем это и уйдем отсюда.

— Мне кажется, они знают. Но я не знаю, что они об этом думают. Может быть, он…

«Может быть, он с ними живет», — хотела сказать она и не смогла этого выговорить, но Филип понял невысказанное.

— Это не наше дело. И тебе не следует о таком думать.

— Я должна тебе кое-что сказать. Мне придется уехать. Тебе придется обходиться без меня.

Филип повернулся к ней, все еще держа в руках фигурку девочки. Он с трудом выговорил:

— Ты нашла работу? Или собралась замуж?

— Нет, — ответила Элси. — У меня будет ребенок. Меня выгонят. Поглядеть на… на все это… так, кажется, это не очень справедливо, но именно так и будет.

Она стальным голосом продолжала:

— Мне придется отправиться в одно из тех заведений для падших женщин, про которые все время рассказывают дамы-благотворительницы. А для этого мне надо будет, чтобы ты мне помог.

Филип попытался выговорить, что кто-то виноват в этом, и спросить, кто. Фладд? Герант? Мальчишка-рыбак?

— Я больше ни слова не скажу, и ты меня не заставишь. Я об одном прошу, помоги мне убраться отсюда так, чтоб поменьше было сцен и крику. Я терпеть не могу, когда меня отчитывают или скандалят. Не могу терпеть и не буду.

Она была на грани истерики. Филип положил на место фарфоровую девочку и обнял сестру за плечи.

— Я что-нибудь придумаю, — без особой надежды сказал он. Он не знал, что и как тут можно придумать. Но совершенно неожиданно ему это удалось.

Он решил, что с мужчиной будет легче разговаривать, и выбрал Фрэнка Моллета. Он пошел в Паксти и сказал священнику, что хочет поговорить с ним наедине.

Фрэнк Моллет был не склонен к осуждению ближних. Собственные искушения, принять которые ему так помогла непоколебимая широта взглядов Эдварда Карпентера, научили его великодушно относиться к иным искушениям других людей. Он выслушал Филипа, обуреваемого тревогой и склонного к осуждению, и мягко заметил, что в мир скоро придет новый человек, не в самых удачных обстоятельствах, и этот человек нуждается в любой помощи, какую они могут оказать. Хорошо будет, сказал Фрэнк, если все удастся провернуть без излишних обвинений и наказаний. «Деликатно», — сказал он. Знает ли Филип, кто отец? Возможен ли и желателен ли брак, получит ли Элси какую-то поддержку — моральную, материальную?

— Она не говорит, — сказал Филип. — Уперлась намертво. И не скажет. Так что — похоже, что он на ней не женится, и не похоже, что она ожидает от него какой-то помощи.

— Вы и сами старайтесь не слишком расстраиваться, — сказал священник. — Я не знаю, как Фладды справлялись бы без вашей сестры. К ним, я думаю, обращаться без толку — они только растеряются. Каждая по-своему.

— Они ей не платят ни гроша. Это неправильно, но они дали нам обоим… не то чтобы дом… ну, не такое уж плохое место для жилья.

— Я думаю, — сказал Фрэнк Моллет, — что следует посоветоваться с добрыми дамами с Ромнейского болота. Но посоветоваться втайне. Я не собираюсь связываться с заведением для падших женщин или с благотворительными фондами. Нет, я приглашу к себе на чай самых изобретательных дам. Наверное, мисс Дейс — она практична и щедра. Миссис Оукшотт — она знает, что такое растить ребенка в одиночку. И, может быть, миссис Метли — она подружилась с мисс Дейс и хочет найти себе какое-нибудь занятие. Я попрошу их о помощи.