– Батон. Американский экзот. Уценен из–за некондиционного окраса: недозволительно рыж, – расшаркался с придворными церемониями кот.
– Амарелло! – гаркнул клыкастый, демонстрируя армейскую выправку. – Не подумайте, что мое имя имеет отношение к морали. Скорее наоборот. Моя матушка, монахиня, обожала ликер собственноручного изготовления. В детстве за стойкость духа, за неповторимый букета чести и достоинства меня звали Амареттино. Теперь приходится работать под более скромным псевдонимом.
– Так что там у вас стряслось? – поинтересовался Роланд, когда все расселись за столом.
– Верите ли, экселенц… – задушевным голосом начал Батон.
– Нет. Не верю, – отрубил Роланд. – Доложите вразумительно и без лишних эмоций. В чем, собственно, дело?
– Ах, экселенц, печальнейшая история… – вздохнули все разом и заговорили наперебой.
Из обстоятельного трехголосого рассказа выяснилось следующее.
Глава 21
Дождливый до возмущения день 16 августа двигался к вечеру. Измученные разгулявшимся скандинавским циклоном москвичи, ознакомились с прогнозом на всех станциях телевещания и остались не довольны: август явно не удался. Не радовала и жизнь в общем и целом.
Шарль и Батон неистово топили камин в гостиной Холдингового центра папками с отчетностью о проделанной работе. Примерно так выглядел особнячок в конце лета 1917, когда сорокалетний князь Волошин исторически сжигал фамильные документы среди вопящих нянек, гувернанток, тюков, чемоданов, клеток с попугаями и тявкающих мопсов супруги. Все смешалось в покидаемом доме.
Свите Роланда предстояло отступление, в отличие от князя, – логически обусловленное. Восточная роскошь комнаты выглядела пыльной декорацией, которую скоро растащат по частям дядьки с сумрачными лицами, имеющими признаки трудной судьбы и некомпенсированного похмелья.
– Ну что ж, на Земле всему приходит конец. В этом весь юмор тутошнего представления, как мы заметили. – Философски вздохнул Шарль, опуская в огонь "Дело Эйнема–Бермудера" вместе с конфетными коробками, а вслед за ними – книгу в красных тюльпанах. Побрезговав конфетами, а может быть, оставив их на десерт, огонь с урчанием набросился на "Сердце ангела".
– Поработали, и хватит, – Шарль добил коробки кочергой. Конфеты дали обильное пламя, и в воздухе запахло парикмахерской. Он спохватился, вспомнив о чем–то и взялся за телефон: – Дежурный восемьдесят седьмого поста? Капитан Зыков говорит. Зафиксируйте сигнал: темно–серый "джип -чероки"… В багажнике контейнер с неизвестным веществом. Предположительно – уран. Да. По виду – банка турецкого масла. Оливкового, очищенного. Кодовое слово на этикетке "девственное". Записали? Диктую по буквам: Денис, Елена, Варя… Да, да, именно. Вот суки, над самым святым глумятся… Пассажиров задержать, контейнер отправить на экспертизу.
– Что еще за дела с ураном? – поинтересовался кот, просматривая с ностальгическим трепетом "Дело о кальсонах" и запрос на включение Амарелло в компанию "Женщин в театре".
– Да пальцевские чудилы расшалились. Преследуют милую даму и могут явиться туда, где вовсе не следовало бы портить воздух их присутствием, Шарль продолжил работу у камина, отправляя в огонь документы. – А банку с маслом не фиг было им у деревенского нищего красть? Приехали, напакостили, парня забрали, так еще масло и ананас сперли.
– Здесь целая кипа поздравлений с Рождеством и с Пасхой! Наприсылали, пока нас не было. Жечь или подарить людям?
– Что–то им САМ‑то в эти свои празднички на подарки не расщедрился? Ну, понимаю, объявил бы: " В честь светлого Моего Рождества не случится на Земле ни одной мученической смерти, ни одной жуткой катастрофы, а страдальцы безвинные хоть на день сей великий от боли и страданий освободятся". Вот и было бы чему радоваться, кого добрыми молитвами восхвалять, – Шарль забрал открытки и отправил в огонь.
– Так вдохновенно выступаешь, словно прошел курс атеизма в местной партийной школе. Сказано же в Писании – кто на Земле больше безвинных мук примет, тому у них более комфортабельное проживание обеспечено. Ну, вроде, за все надо платить. От каждого по страдательным возможностям, каждому – по муке его. Помучался – получай свое. Великомученник – считай, святой.
– Тогда пусть ОН в честь своих празднеств землетрясение что ли устраивает или иные массовые катаклизмы, чтобы достойных поощрения невинных жертв расплодить, но не особо с муками -то затягивать. Прихлопнул одни махом в особо крупном масштабе и забрал на реабилитацию в райские кущи. Так нет, страдания им нужны. Ты в больничные палаты и хосписы загляни, не говоря уже о "неблагополучных зонах проживания". У нас это садизм называется, – морщился от дыма Шарль.
– Честный ты Шарль, сострадательный. Эх, жаль такого парня терять! Ты был настоящим боевым другом, – вздохнув, Батон поднял палец: – Чу!
Оба прислушались. Внизу что–то захлопало, словно открыли несколько бутылок шампанского.
– Похоже, в Амарелло стреляют. Вот не люблю я свинства!
– Будем стоять до последней капли крови? – осведомился Батон, наблюдавший в овальном зеркале за происходящим в холле. Там двое гибких и черных, словно Мишель Пфайфер в кошачьем комбинезоне из "Бетмена", проворно проникли в холл и совершенно цинично пристрелили бедолагу Амарелло. Кривоногий швейцар в лосинах и эполетном мундире некрасиво корчился на антикварном персидском ковре.
Один из прибывших, вооруженный пистолетом, деловито выпустил в затылок умирающего пару контрольных пуль и двинулся по лестнице вслед за напарником, державшем наготове короткоствольный автомат.
– Так что станем делать – падем смертью храбрых в бою или не окажем решительного сопротивления? – уточнил Батон.
– Однохренственно, – отозвался Шарль полюбившимся словом любимого героя любимой книги про козленка. Затем, заметив вошедших, поднялся, роняя с колен папки и задирая к ушам короткие руки. Глубокая озадаченность, исказившая его лицо, перешла в смертельный испуг.
Двое в черном замерли в дверях, оценивая скрытые возможности противника – мордатого толстяка с поднятыми руками и придурка в разбитых окулярах и цирковом прикиде.
– Что вам угодно, господа? – промямлил придурок по–ленински картавя, и получил несколько беззвучных пуль прямо в малиновый жилет. В результате чего конвульсивно дернулся, но вместо того, что бы незамедлительно испустить дух, голосом Левитана произнес: – Родина не забудет своих героев.
После чего уже стал падать, эффектно заворачиваясь винтом, как опытный тенор, расстрелянный в опере "Тоска". Кровь из распростершегося картинно тела ударила фонтанами, словно прострелили бурдюк с вином и запахло красным крепленым типа плодово–ягодной "бормотухи" по рубль двадцать в торговой сети СССР.
– "Не теряя время даром, похмеляйся "Солнцедаром"! Два рэ с копейками на одной шестой суши! Крутит сильней, чем япошек от суши!.. Но никогда я так не жаждал жизни…" – пропел умирающий в качестве прощального озарения на оперный мотив с высоким вокальным мастерством.
Кругломордый толстяк таращился на инцидент с отвисшей челюстью, запуская, однако, правую руку в карман пиджака. Пуля своевременно настигла его. Но не прошила насквозь, а отбросила к окну, как будто выстрелили в соломенный тюфяк пушечным ядром. Затканные геральдическими лилиями портьеры рухнули, покрыв убитого королевской мантией.
– Я носил на груди платок любимой девушки! Прострелили, засранцы, сказал труп с ласковой укоризной. Но достал из кармана не платок, а кружевной персиковый бюстгальтер и спрятал в него мертвеющее лицо. Черный с пистолетом на всякий случай припечатал рыжего парой выстрелов и, зыркая по сторонам, отступил к двери.
– А я, уважаемые? А со мной как же? Не обслужили, ребятки, – за овальным стеклом, очень похожим на зеркало, появился либо недобитый швейцар, либо его напарник–близнец.
– Во, падла! – удивился обладатель автомата, но вступать в дискуссии не стал, выпустив в стеклянную дверцу длинную очередь.
И тут все пошло не так, как обычно.
Может сцепились друг с дружкой стрелки каминных часов или пролетел над Москвой НЛО, но время замедлилось до невозможного. Пока пули преодолевали трехметровое расстояние, кривоногий поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, целясь им из–за локтя, словно малоопытный дуэлянт, гаркнул: пиф–паф! Черные ребята успели заметить, как торопливые пули, похожие на стайку шмелей, ударились в стекло, развернулись и отправились обратно, не замешкав и не потеряв целеустремленности. Какой–то из них удалось юркнуть обратно в ствол, остальные же в панике ринулись кто куда – прошили насквозь незваных гостей, уложив их рядком у двери, метнулись к камину, расшвыряв горящие поленья. Ковер принял пламя с энтузиазмом долгожданной встречи, потрескивая и заворачиваясь от наслаждения. Запахло паленой шерстью.