— Я знаю, что в мире очень много нечистых на руку полицейских, — возразил он, — но я не верю, что даже самый тупой из них стал бы рисковать своей карьерой из-за сережки. Мне легче поверить, что тот приятель, который, как ты считаешь, был с тобой в доме, вернулся позже и сам забрал ее.
— Да! — согласилась я. — Это вполне возможно, ведь так?
Он хотел покачать головой, но вместо этого содрогнулся.
— Все возможно, включая алчность или простую ошибку следователей, но… — Он замолчал, потом взял меня за руки и заботливо посмотрел на меня. — Твои умозаключения строятся на том, что полиция не слишком тщательно обыскала дом. Это не так. Если бы в доме побывал третий человек, то они нашли бы доказательства этому. А если бы они нашли доказательства его присутствия, то я бы узнал об этом.
— Почему? — спросила я.
— Потому, что тогда бы ты действительно оказалась в ужасном положении — положении, когда полиция перестает быть вежливой.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответила я, но тут же поняла, к чему он клонит, Руфь. За Джеральда полагалась солидная страховка, и мне уже сообщили в трех различных страховых компаниях, что я проведу время официального траура — и еще несколько лет после него — в очень комфортабельных условиях.
— Джон Гарельсон из Августы провел доскональное вскрытие и пришел к выводу, что Джеральд умер от обширного инфаркта, — сказал Брендон. — Причиной этого могло быть отравление едой, чрезмерное перенапряжение или большая физическая травма. — Он намеревался продолжить дальше — он был в том настроении, о котором я стала думать, как о Нравоучении Брендона, — но что-то в моем лице остановило его: — Джесси, что с тобой?
— Ничего, — ответила я.
— Неправда, ты выглядишь ужасно. Снова судорога?
Наконец-то мне удалось убедить его, что со мной все в порядке, да так оно почти и было к тому моменту. Я представила себе то, Руфь, о чем уже раньше писала тебе в этом письме: двойной удар, нанесенный мною Джеральду, когда он не захотел освободить меня. Один — в живот, а второй — посемейному достоянию. Как удачно, что я сказала, что секс был очень бурным, — это объясняло кровоподтеки. К тому же, мне казалось, что синяки были слабые, так как сразу же за ударом последовал инфаркт, который и остановил образование синяков.
Из всего этого следует еще один вопрос: именно ли мой удар вызвал сердечный приступ? Ни в одной из книжек, прочитанных мною в поисках ответа на этот вопрос, не говорится об этом конкретно, но вещи нужно называть своими именами: возможно, я спровоцировала его. Но не все же только на свой счет — Джеральд страдал от избыточного веса, много пил и курил, как паровоз.
У него и так было предынфарктное состояние, если бы ничего не случилось в тот день, то это произошло бы на следующей неделе или через месяц. Просто дьявол играет на своей скрипочке слишком долго, Руфь. Я верю в это, Руфь. Если ты не веришь в это, то я сердечно приглашаю тебя посетить то место, где никогда не светит солнце. Я думаю, что я заработала право верить в то, во что мне хочется верить, по крайней мере в данном случае. Особенно в этом случае.
— Если я выгляжу так, как будто проглотила дверную ручку, — сказала я Брендону, — то это только потому, что пытаюсь свыкнуться с мыслью, что кто-то может подумать, будто я убила Джеральда только потому, что хотела присвоить его страховку.
Он еще раз покачал головой, честно глядя мне в глаза:
— Они вовсе так не думают. Гарельсон сказал, что инфаркт Джеральда мог быть вызван чрезмерным сексуальным возбуждением, и полиция штата приняла эту версию потому, что Джон Гарельсон — лучший специалист в этой области. Самое большее, что может быть, — так это то, что несколько циников подумали, что ты играла роль Саломеи и вконец измотала его.
— А ты? — спросила я.
Я думала, что шокирую его такой прямотой, и мне было интересно увидеть, как выглядит шокированный Бренди Милхерон, но я его плохо знала. Он только улыбнулся:
— Считаю ли я, что у тебя было достаточно воображения, чтобы предвидеть возможность прикончить Джеральда, но не хватило ума предвидеть, что ты сможешь умереть в наручниках? Нет. Я считаю, что все происходило именно так, как ты рассказала мне, Джесси. Могу я быть откровенным?
— Я не хотела бы, чтобы ты был другим, — ответила я.
— Хорошо. Я работал с Джеральдом, и мы с ним вполне ладили, но очень многим сотрудникам фирмы это не удавалось. У него было столько причуд. И меня нисколько не удивляет, что мысль о сексе с женщиной, закованной в наручники, так раскалила его.
Я взглянула на него, когда он произносил эту фразу. Был вечер, но была включена только лампочка в изголовье моей кровати. Он сидел в тени, но я уверена, что Брендон Милхерон покраснел.
— Если я оскорбил тебя, то прошу прощения, — произнес он. В его голосе сквозило смущение и неловкость.
Я чуть не рассмеялась — это было бы жестоко. Но он тогда выглядел, как восемнадцатилетний юнец, только что окончивший школу.
— Ты не обидел меня, Брендон, — ответила я.
— Хорошо. Вот это касается меня. Но все-таки это работа полиции: исследовать малейшую возможность такого поворота событий — рассмотреть версию о том, что ты предприняла несколько более крутых мер, чем просто понадеялась на то, что называется „слабое сердце“.
— Я даже не предполагала, что у него проблемы с сердцем, — ответила я. — Точно так же, как и страховые компании. Если бы они знали, то никогда бы не подписали договора о страховании жизни, разве не так?
— Страховые компании страхуют каждого, кто пожелает заплатить достаточно денег, — ответил он, — а страховые агенты никогда не видели Джеральда, дымящего, как паровоз, или вдрызг пьяного. Но ты знала об этом. Не возраст, но ты могла знать о приближающемся инфаркте. Полиция знает об этом. Итак, они говорили: „Предположим, она пригласила своего дружка в домик у озера и ничего не сказала об этом мужу. И предположим, этот приятель с криком выскакивает из шкафа в самый неподходящий момент для нее и в самый неподходящий момент для старика“. Если бы у полиции было хоть какое-то доказательство того, что такое могло быть, то ты оказалась бы в очень дерьмовом положении, Джесси. Потому, что при некоторых обстоятельствах такой крик вполне может считаться убийством. Тот факт, что ты провела два дня в наручниках и срезала половину кожи, чтобы освободиться от них, свидетельствует против идеи о соучастии, но с другой стороны — наручники не исключают возможность соучастия в преступлении… по крайней мере, для определенного склада ума полицейских.
Я с удивлением уставилась на него, ощутив себя женщиной, только что понявшей, что она танцевала на краю пропасти. Я смотрела на лицо Брендона, скрывающееся за кругом света, отбрасываемого лампочкой над кроватью. Мысль о том, что полиция могла подумать, что я убила Джеральда, казалась мне дурной шуткой. Слава Богу, Руфь, я никогда не шутила с полицией на эту тему!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});