искусства немедленно поднимут голову и расцветут"¹⁷ Подобное заявление невозможно в устах шекспировского персонажа. В 1720-х годах под псевдонимом "Катон" выступали авторы Джон Тренчард и Томас Гордон, отстаивавшие локковскую свободу слова и совести. Таким образом, Катон стал (несколько странным) символом радикальной либертарианской мысли, например, оппозиции идеям Мэдисона о федеральной Конституции в 1787 и 1788 годах или Института Катона, основанного в 1977 году.
Рассмотрим контраст между "Катоном" Эддисона 1713 г. и "Юлием Цезарем" Шекспира 1599 г. или "Антонием и Клеопатрой" 1606 г., также повествующими о падении Римской республики. В "Юлии Цезаре" героем является тиран, а общественный грех Брута, "человека чести" (снова слово "чести"), заключается в его восстании против такой установленной власти, как власть Цезаря. Эту тему можно было бы ожидать в тревожное елизаветинское и якобинское время. В "Катоне", напротив, проклинается обхаживание Цезарем толпы. Именно эта середина свободы для среднего рода сделала Катона столь полезным для буржуазии. В руках американских братьев-основателей "тирания" была апелляцией к имперской власти, осуществляемой тори, но это была и апелляция к благородной толпе. Политики-федералисты начала Американской республики, такие как Мэдисон и Вашингтон, охотно читавшие Катона, ожидали продолжения правления лучших образованных людей, в частности, своих добродетельных собственных. Джон Адамс из Куинси и Бостона, юрист, прославившийся тем, что выиграл дело против точно такой же невежественной толпы, желавшей казнить британских солдат, выполнявших свой долг, прославлял Катона. Эта пьеса нашла отклик во многих высказываниях революционно настроенных американцев: "Как жаль, что мы можем умереть только один раз, чтобы служить своей стране!
Луис Б. Райт в своей работе "Культура среднего класса в елизаветинской Англии" (1935), безусловно, прав, утверждая, что образованность английской буржуазии в XVI и XVII веках - научные и даже исследовательские привычки, которые недавно подчеркнула Дебора Харкнесс (2007), - делает "внезапное" появление грамотного и уверенного в себе класса в конце XVII - начале XVIII века менее удивительным. Правда, Райт ошибался, когда писал: "Евангелие труда, одна из самых значительных статей буржуазной догмы, с большим усердием проповедовалось в период господства пуритан и проложило путь к позднейшему апофеозу бизнеса, который окрасил все мировоззрение современного мира"¹⁹ Современный мир создавался изобретательностью, а не труженичеством. Но здесь важно то, как общество в целом относилось к тому, чем занимался бизнесмен - изобретательностью или каторгой, и в этом он, безусловно, прав. Несомненно, купец всегда и везде призывал себя и своих товарищей работать над счетами и корреспонденцией до поздней ночи. Но до тех пор, пока "джентльмен" определяется как человек, не имеющий никакого призвания, кроме бряцания шпагами и сочинения сонетов, полнота буржуазной переоценки не достигнута.
Глава 28. Буржуазная переоценка становится общим местом, как в "Лондонском купце
Переоценка буржуазии начинается медленно, с сопротивления. Историк литературы Джон Лофтис утверждал, что театр XVIII века свидетельствует о новом восхищении буржуазией.² Экономист Джейкоб Винер, похвалив Лофтиса за его энергию в исследованиях, в 1970 году предложил "более простую гипотезу... что, как только купцы придут в театр в достаточном количестве, драматурги обеспечат проезд, который удержит их в качестве клиентов".² Таким образом, Винер апеллирует к росту буржуазии в ее простейшей экономико-математической форме - не как к росту престижа, исходящему из надстройки, а как к росту численности, исходящему из базиса. Как я уже говорил, с 1890 по 1980 год мы все были немного марксистами.
Но соотношение между реальной и предполагаемой аудиторией редко бывает неоднозначным. И в "Звездных войнах", и в "Крестном отце", и в "Сопрано", и в "Прослушке" никто из героев и антигероев не является типичным представителем своей массовой аудитории. Шекспир систематически льстил своей аристократической и особенно королевской аудитории, но его реальной аудиторией, как я уже отмечал, было массовое лондонское купечество. Фильм "Уолл-стрит" (1987 г.) обрушился на финансовый "капитализм", но многие финансовые хозяева вселенной вместе со своими жертвами восхваляли этот фильм. Как отмечает Чарльз Тейлор, такая материалистическая история, как у Винера, менее убедительна, чем ряд идеологических альтернатив - например, что "до правящих элит все больше и больше доходило, что рост производства... является ключом к... военной мощи", как это показал, например, царь Петр, проходивший стажировку на верфях Голландии.³
Задача культуры состояла в том, чтобы вывести буржуазию на почетный свет. Эта задача (и моя в том числе) и сейчас, спустя три-четыре столетия после ее начала, не до конца решена. Она начинается в Амстердаме, Роттердаме и других голландских городах около 1700 года, а столетие спустя ей подражают в королевском Лондоне. (Примечательно, что примерно в то же время это происходит и в Японии, но только в купеческих академиях Ōсаки, а не в центре власти в Эдо.)⁴ Комедии Реставрации после 1660 года в Англии по-прежнему высмеивали буржуазию, как высмеивали ее Шекспир и его современники. Лоуренс Стоун и Жанна К. Фотье Стоун в своей книге "Открытая элита? England 1540-1880 (1984), что в XVII веке любая попытка приписать буржуазии заслуженные аристократические ценности потерпела крах, погибнув "от собственной ... неправдоподобности и ... разбившись о лавину сатирических пьес и памфлетов, ... в которых фигура торговца продолжала изображаться в стереотипных терминах, уходящих корнями в античность". Но все изменилось, как я уже говорил, в эпоху The Spectator. В начале XVIII века, - продолжает Стоунз, - "под руководством таких людей, как Аддисон и Стил, ... . . [заморский купец, по крайней мере] теперь изображался как ответственный и трезвый гражданин, ... чья коммерческая деятельность была признана ... основой процветания и величия нации"⁵.
Не без исключений. Аддисон писал в журнале The Spectator об опасностях, которые, по его мнению, таит в себе коммерческий успех: "Не имея никаких опасений, которые могли бы встревожить их из-за границы, [они] предаются наслаждению всеми удовольствиями, которые могут получить в свое распоряжение; что, естественно, порождает скупость и неумеренную погоню за богатством"⁶ Отголоски подобных антирыночных клише, как я уже отмечал, мы слышим в современных тревогах по поводу консьюмеризма. В том же номере Эддисон цитировал перевод Драйденом "Сатир" Персия:
Из перца и сабинского ладана возьмите
Своими руками, с усталой верблюжьей спины,
И с поспешностью бегут рынки твои.
Обязательно переверните копейку; лгите и клянитесь,
Это полезный грех: Но Бог, по твоим словам, услышит.
Клянись, дурак, или умри с голоду, ибо дилемма равна:
Ты торговец! И надеешься попасть в рай? (5.131)
Подобные разговоры доносятся до XVIII века, являясь гражданско-республиканским противовесом новому восхищению коммерцией. Люди беспокоились, что богатство "размягчает", и восхищались, как ни странно, не коммерческой славой Афин, а антикоммерческой жесткостью Спарты. Мы видим