Полки сии стояли без всякого действия под сильнейшим ружейным огнем, так что чрез несколько часов недоставало в каждом из оных по два эскадрона; много было побито офицеров. Наконец Вандам предпринял атаку, которой надеялся решить победу на свою сторону. Он собрал густые колонны и послал их на штыки взять батарею подполковника Бистрома, который с четырьмя орудиями храбро действовал целый день и наносил большой вред неприятелю. Французы опрокинули сперва пехоту нашу, которая побежала на легкую дивизию, потом они бросились к орудиям; тщетно стреляли по ним картечью, ничего не могло их остановить. Казалось, что в сию минуту все должно было рушиться, ибо коннице невозможно было в таких местах действовать.
Ермолов приказал 2-му баталиону лейб-гвардии Семеновского полка идти на защиту орудий. Никогда не видал я что-либо подобного тому, как баталион этот пошел на неприятеля. Небольшая колонна эта хладнокровно двинулась скорым шагом и в ногу. На лице каждого выражалось желание скорее столкнуться с французами. Они отбили орудия, перекололи французов, но лишились всех своих офицеров, кроме одного прапорщика Якушкина, который остался баталионным командиром.
Между тем приехал генерал Дибич, бывший генералом-квартирмейстером при Барклае. Увидев тесное положение наше, он поскакал к лейб-гвардии Драгунскому полку и велел ему за собою следовать; но драгуны не знали его в лицо, и никто с места не тронулся, пока он не показал звезды своей. Тогда он бросился вперед, закричав:
– За мною, драгуны!
Один драгун поскакал за ним, потом другой, третий, и наконец весь полк пустился в атаку в беспорядке. Ермолов, увидев сию атаку, которая сделалась без его приказания, послал брата моего Александра остановить драгун, но уже было поздно: драгуны опрокинули часть неприятельской пехоты, а другую загнали в болото. Некоторые из драгун завязли в болоте, другие же заскакали французам в тыл за селение Дален, вскакали в селение и выгнали к нам на чистое поле стрелков, которые, увидев, что их готовились встретить, остановились. Драгуны порубили их и присоединились к нам уже спереди.
Удачная атака сия восстановила бой с нашей стороны, ибо пехота наша оправилась и продолжала по-прежнему перестрелку. До вечера огонь был очень сильный на левом фланге, но особых покушений неприятель более не делал: он ожидал, может быть, чтобы мы более ослабли от потери людей. Начальник штаба Вандама, который был взят в плен,[157] сказывал мне, что атака наших драгун причинила им много вреда и что в одном полку утратилось после этой атаки до 900 человек, а в другом до 1200.
Между тем как Ермолов держался с 6000 против 40 тысяч, государи в сопровождении своих главных квартир выбирались из ущелья, в котором остановилась вся артиллерия. Некоторые из них, любопытствуя, подъехали к большой дороге, чтобы видеть ход дела; другие же забрались на Шлосберг (высокая гора с рыцарским замком, лежащая недалеко от Теплица, от Кульма верстах в пяти) и оттуда любовались сражением, потом отправились в Теплиц, где заняли себе квартиры и отдыхали. Многие из них, однако, не остались без награды. Приехал и Милорадович, когда уже миновала критическая минута. Он, помнится мне, был тогда командиром всей гвардейской пехоты. По праву старшего он давал приказания Ермолову, который хотя и молчал, но внутри не мог не досадовать, видя эту налетную личность, совавшуюся в распоряжения, без которых обходились, когда была опасность все потерять. Барклай под конец также приехал и получил за успех дела, в котором он не был участником, Георгия 1-й степени.
В 9 часов вечера пришел гренадерский корпус Раевского, у которого было не более 8000 под ружьем. Хотя Ермолов и был дружен с Раевским, но он не позволил ему занять в ту ночь передовой для того, чтобы в этот знаменитый день не торжествовали другие войска, кроме одних гвардейцев 1-й дивизии, коим исключительно принадлежал успех. Сам он ездил по цепи, уговаривая людей своих терпеливо провести еще сию ночь в караулах.
Слава битвы 17 августа под Кульмом должна бы принадлежать одному Ермолову, но многие воспользовались сим случаем. Милорадович действовал под советами состоявшего при нем какого-то капитана Аракчеева Измайловского полка. Генералы главной квартиры также хлопотали, когда все кончилось; они хвастались своими подвигами и получили награды. Удивительно, что и генерал-интендант Канкрин не получил тоже 1-го Георгия за сие сражение; ибо он, помнится мне, в то время был в Теплице, а многие и в Праге находились.
Из моих знакомых ранен был в сражение под Кульмом Семеновского полка родственник мой Матвей Муравьев-Апостол. Прапорщик Чичерин примером своим ободрял солдат: он влез на пень, надел коротенький плащ свой на конец шпаги и, махая оной, созывал людей своих к бою, как смертоносная пуля поразила его сзади под лопатку плеча; лекаря не могли ее вынуть, и он через несколько недель умер в ужасных страданиях. Чичерин к наружной красоте присоединял отличные качества души. Того же полка был ранен прапорщик Хрущев. В лейб-уланах ранили Васильева, убили князя Эристова и многих других. В гвардейских егерях ранен был Ермолов; в Измайловском полку генерал-майор Храповицкий. Не было ни одного из сих полков, в котором бы не убыло из фронта от 20 до 30 офицеров, а людей от 900 до 1200. Посему можно судить, сколько оставалось под вечер людей в нашем небольшом отряде.
Сражение под Кульмом названо Фермопильским, потому что мы с малым числом войск держались против 40 тысяч, спасая тем весь союз. Прусский король, желая ознаменовать память сего дня, прислал в 1815 году 6000 крестов, сделанных наподобие Железного.[158] Знаки сии не кавалерственные, а заменяют только медали. Их равно роздали генералам, офицерам и солдатам нашей гвардии, участвовавшим в сем сражении.
18 августа гвардия отдыхала, стоя в колоннах, а наши гренадеры продолжали дело артиллерийским огнем и ружейной перестрелкой, не напирая на неприятеля и не уступая места.
Между тем австрийцы, собравшиеся в Дуксе, снова присоединились к нам. Бесконечная белая колонна их вереницей тянулась еще от Теплица, когда голова ее скрывалась уже за высотами впереди нашего правого фланга, а наши гренадеры поднимались лесами в горы с левой стороны. С вечера 17 августа я уже возвратился к прибывшему великому князю.
Непонятно, почему Вандам, видя столь огромные силы, окружающие его, не отступил, а дождался, пока колонны сии, поравнявшись за горами с его тылом и заняв возвышения, поставили свою артиллерию, которая вскоре сбила неприятеля с позиции. При сем наша конница захватила несколько орудий, и тогда во всем французском корпусе сделалось колебание. Говорят, что Вандам сам закричал: «Sauve qui peut!»[159] и с сим словом стрелки его оставили места свои, канониры бросили орудия, и все бросилось бежать в беспорядке на горы к Ноллендорфу. На пути побега они были встречены прусским генералом Клейстом, который в то время спускался с гор по шоссе. Пруссаки шли без предосторожностей и не ожидали себе навстречу французов. Пехота Клейста бросилась в сторону и скрылась в лесах; орудия хотели назад поворотить, но не успели. И лошади, и артиллеристы были частью переколоты польскими уланами, которым они препятствовали в побеге. Между тем мы сильно напирали сзади на укрывающегося неприятеля, так что из французской пехоты едва ли 2000 спаслось по лесам.[160]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});