Читать интересную книгу Том 1. Произведения 1902-1909 - Сергей Сергеев-Ценский

Мысли не путались, мысли, как выводы, были ясны, но под ними глубилась яма впечатлений, каких-то реденьких, последних, точно незачем уже было жить дальше.

Где-то далеко от дома мирно лаял Нарцис, перекликаясь еще с какою-то собакой, лаял затяжно, точно пел, останавливался и начинал снова, опять так же длинно и тоскливо. Лай этот вздрагивающей полоской светился в темноте за окнами.

Как-то страстно захотелось, чтобы одиноким, ни с чем не смешанным осталось в памяти ощущение мягких и влажных круглых губ Надежды Львовны. Бабаев настойчиво вызывал его из памяти десятки раз, десятки раз переживал снова этот случайный длинный поцелуй, пока он потерял уже совсем всю свою странность.

Дождь шумел за окнами тихо, тупо и длинно, как жизнь.

XI

Утром Бабаев увидел Сашу.

Он был низенький, мокрый на вид, какой-то скользкий и мутный, как свет, который сочился из окон со двора. Лицо у него было желтенькое, клинышком. Оттопыренный большой палец на левой руке часто двигался от привычки или нервного тика, точно сучил нитки. Говорил спеша, мигая серыми глазами.

Пили чай вдвоем: Надежда Львовна и старуха спали.

Саша уже успел рассказать, как он испугался, уже успел пригрозить приставу, не давшему охраны, успел быстро и ловко убить палкой на стене прусака, причем гадливо поморщился и сказал:

— Не люблю я жуков этих всяких!.

Брови у него были белесые, реденькие, отчего глаза имели вид растерянный, неприкрытый, и, когда, взбросив на Бабаева эти глаза, он в третий уже раз спросил его:

— Ну, кто же это мог отравить собаку? Зачем? — Бабаев почувствовал в себе разлив смеющейся свежей злости.

— Почему вы думаете, что отравили? Почему вы все думаете, что непременно отравили? Почему? — вздернув левый конец губ и сузив глаза, бросил он Саше.

— А как же? — замигал Саша.

— Конечно, съела что-нибудь, потому и издохла… Сама съела, никто не травил! Кто это стал бы бояться вашей собаки? Да еще и травил бы ее нарочно, чтобы все догадались и ждали… Какой смысл?

— Смысла, положим, нет, — согласился Саша, подумал и добавил: — Решительно никакого смысла нет… Хотя все-таки… как сказать…

Бабаеву показалось, что он видит, как в его голове, несмелые и мелкие, копошатся мысли, как мошки под брызнувшим дождем; вот теперь он неизбежно представляет, как его меделян хватает за икры каких-то ночных людей, увертывается от их ударов, оглушительно лает, будит ночь… И кто-то уже бежит на помощь из темноты, светится крикливыми белыми пятнами справа и слева…

А где-нибудь на Мадагаскаре или на Огненной Земле теперь то же самое: кто-то на кого-то хочет напасть, кто-то кого-то стережет, лают собаки. После бессонной ночи — тяжелое, как колокол, звонкое утро… Тоже сидит вот такой вымокший, издерганный человек и говорит о чем-то своем, узеньком и досадном.

— Я слышал, как вы муравьев выводили, — сказал вдруг Бабаев, широко улыбнулся и добавил: — И грачей тоже.

— А-а… А что? — вскинул глаза Саша.

Бабаев оглядел его, долго смотрел в его глаза и ответил просто:

— Ничего… Так, смешно немного.

И, заметив, что Саша глядит на него выжидающе и подозрительно, Бабаев заговорил вдруг, возбуждаясь:

— Я представляю, как вы, низенький, сухой — рукава у вас тогда, наверное, были засучены, чтобы не замочить, — таскали кипяток в сад… Нет, нет, вы не таскали, конечно, таскали Иван с Матреной, а вы только подымали ведра, выливали в муравейник, в самые кучи… Лили и смотрели, что там за кавардак поднялся… Да! А вот грачей-то вы как? Неужели вы стрелять умеете?

Бабаев знал, что у него теперь только любопытное лицо, простодушное, насколько он мог его сделать таким, но Саша обиделся.

— Вы не женаты? — спросил он, покраснев.

— Нет, — ответил Бабаев.

— И… никакой собственности не имеете?

— Нет, а что?

— Ничего… Я так.

Саша перекосил сухие губы, усиленно заболтал в чаю ложечкой. Большой палец на левой руке сучил и дергался. Он спрятал руку.

Лицо его противно сжалось и застыло, точно он замолчал навсегда.

Бабаев увидел, что говорить с ним не о чем, и встал прощаться.

Саша подскочил вдруг.

— Я вам так благодарен! Я вам так благодарен! — конфузливо говорил он и тряс обеими руками руку Бабаева.

И когда Бабаев уходил, он не мог найти ни других слов, ни другой маски для лица. Он стоял такой же чужой Бабаеву, сухой, подавшийся вперед, с розовыми пятнами на скулах и, усиленно улыбаясь, бормотал:

— Я вам так благодарен!.. Не забывайте нас, заходите, рады будем!.. Очень жаль, что служба, а то остались бы, соснули, а? Нельзя?.. Я вам так благодарен!

XII

Улица была мглистая от осенней сырости, серая, обкуренная утренним дымом из труб. Внизу лежали грязные листья, растоптанные сапогами, верх был лиловатый, густой от облаков, а справа и слева у низких одноэтажных домов был слезливый, скучающий вид, как у растрепанных босоногих мальчуганов, засаженных впервые за азбуку.

Вели длинную музыку скрипучие возы ломовиков. Лошади с каждым шагом качали мордами, точно думали вслух. Коричневые люди около них скучно месили грязь.

У Бабаева давило голову, теснило где-то в плечах и груди; шаги были вялые, кривые.

И Нарцис впереди бежал сонно; лениво обнюхивал тротуарные тумбы, лениво подымал около них ногу.

Желтые, пухлые, как листья под ногами, болтались обрывки ночного. Каменный дом в глухом саду начинал казаться сказкой. Стены его мутнели, тончали, рвались, и оттуда, к самым глазам, подходили другие глаза, с синеватыми белками… Потом они морщились; краснели… «Зачем я целовал ее?» — брезгливо думал Бабаев. Плескалась грязная клетчатая рубаха Матрены; гудел ее немой голос: «уббили!»… «Я не то сказал этому Саше… Не о муравьях — зачем муравьи? Нужно было так: через полгода, самое большое через год, почувствует в себе старуху Надежда Львовна… Не „почувствует“, а нужно иначе… все равно, впрочем… Тогда она изменит. Это не важно — с кем… Ей покажется страшным, что из нее уходит она сама и не придет. Саша, простите ей! Впрочем, вы не узнаете, а она вам не скажет, да и зачем? Разве есть что-нибудь в мире, что нужно беречь? Красота?.. Саша, нет красоты! Это вы просто придумали красоту и поверили в нее, а ее нет. Никогда не было и нигде нет!..»

Дул ветер. Скрипя, болталась вывеска портного над головой — когда-нибудь упадет на тротуар. Ветер был вялый, расплывчатый.

Представлялась нога старухи в пестром чулке, как она выползала из прутьев кровати, точно из клетки… Ползет, ползет… Бабаеву казалось, что и здесь, на улице, он куда-то сторонится, сжимаясь, а толстая нога все ползет, ползет.

Вспомнился Нарцис, как он стоял черный на лунно-белом железе — важный, страшный, таинственный… А он — вон какой, как впереди, простой и мягкий, вялый, с пухлым хвостом направо…

Представилось, как Саша быстро и ловко палкой убил таракана, подпрыгнул даже… Противно стало.

— Да ну их всех к черту! — почти вслух сказал Бабаев.

Улица была узкая, и совсем узенький, в две доски, лег тротуар около стены.

Кто-то грузный тяжело шел навстречу Бабаеву. В высокой шапке, в теплом пальто с барашковым воротником, краснолицый, безбородый, шел медленно, прочно, застегнутый на все пуговицы, заплывший; тупо нес свой выпуклый живот, отбросив голову; чуть двигал руками в толстых перчатках; курил сигару, обхватив ее взасос мясистыми губами.

«Мы ведь не разойдемся с ним на тротуаре», — почему-то с бодрящей тревогой подумал Бабаев.

Заметил серые волосы в его усах, складки лежачего подбородка, и вдруг почувствовал прежнюю ночную брезгливость, непонятную теперь в сырых переливах дня, но четкую до клокотанья в горле.

И они не разошлись на тротуаре.

Пахнув противным дымом сигары в лицо Бабаеву, краснолицый двинулся на него выпуклым животом, заняв собою всю узкую панель. «Старуха! — мелькнуло у Бабаева. — Идет обвисшее, безобразное и чавкает все на дороге…»

Он не прижался к стене, как думал этот, с сигарой, не сошел на мостовую. Он захватил его быстро правым плечом, выставив в бок левую ногу, просунул руку ему под локоть, сжался, как пружина, и толкнул. По ноге Бабаева скользнули тяжелые ноги, и гулко ударился о грязную мостовую выпуклый живот. Вылетела сигара, отскочила шапка; забелела низко подстриженная круглая голова.

Бабаев остановился на момент, встретился взглядом с его захлебнувшимися глазами, приложил руку к козырьку, улыбаясь, весело сказал: «Поручик Бабаев!» — потом дошел дальше.

Теперь шаги у него были упругие, гибкие, и день перед ним раскинулся белый, гладкий.

Нарцис впереди стал поперек тротуара, поднял чуткую голову и любопытно глядел назад.

Пьяный курган

I

Мужики села Новопавловки вывезли хлеб из амбаров помещика Кузьмичова, поделили скот, подожгли усадьбу. На головнях пожарища палили огромных породистых свиней, варили, ели. Веселыми, емкими глазами втягивали в себя извивы огня — то синие, то желтые, то красные, дышали густым дымом, усталые от сытости, засыпали тут же у костров и спали долго; а костры горели и дымили, как барская усадьба… Просыпались и снова ели.