«подставь ланиту ударившему тебя». «Око за око» есть основание онтологической справедливости наказания. Без «око за око» — быстъ преступление и несть наказания. А «наказание» даже в упреке совести (и в нем сильнее, чем в физике) — оно есть и оно онтологично миру, то есть однопространственно и одновременно миру, в душе его лежит. И оттого, что оно так положено в мире; положено Отцом небесным, — Христова «ланита», в противоположность Отцовскому (как и везде) милосердию, — довела человечество до мук отчаяния, до мыслей о самоубийстве, или — до бесконечности обезобразила и охаотила мир. <…> Как и везде в Евангелии, при «пустяках» ланиты, делая пустое облегчение человеку, — Христос на самом деле невыносимо отяготил человеческую жизнь, усеял её «терниями и волчцами» колючек, чего-то рыхлого, чего — то несбыточного. На самом деле, «справедливость» и «наказание» есть то «обыкновенное» и то «нормальное» земного бытия человеческого, без чего это бытие потеряло бы уравновешенность. Это есть то ясное, простое и вечное, что именно характеризует «полноту» отца и его вечную основательность, — кончающую короткое коротким, — на место чего стали слезы, истерика и сантиментальность.
Вопреки «религии бедных», в ней обделены именно «бедные»; а Христос, сказавший: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз успокою вас», — на самом деле, когда они «подошли» — не подал им ничего, кроме камня. Кроме своих «притчей», вот видите ли… И кроме позументов; золота, нашивок митр пап, патриархов, митрополитов, архиереев, иереев…
Солнышко сушит. Солнышко светит. От солнышка нет заразы. И верно, что оно «имя», которое «руководитчеловеком». Страшная мысль приходит, что человек, наоборот, «руководит Христом». Собрались соборы: и вот «руководство к Христу». Пошли «разделились церкви» и ещё «три руководства к Христу». Враждуют, ссорятся и всё «руководя по Христу». Войны и убийства. И всё научая, как «понимать Христа». Чего больше: не будь «изобретения букв», и ничего бы не было «рассказано»: и Христос угас бы, «родился» или «не родился».
Так что если бы его «не вынянчило человечество», то явно — «не стало бы и христианства». Ведь так? Это — простое «так», как лошадь и овес. Так что выходит, что Солнце есть няня у человека, а человек есть няня у Христа.
Таким образом, можно сказать, что Розанов
ради правды мира отвергает христианство за его «неспособность», как он думает, принять в себя эту правду мира [ЗЕНЬКОВСКИЙ].
Английский славист Адам Юр (Ure), автор фундаментальной монографии «Василий Розанов и Творение: Райское видение и отказ от эсхатологии» (2011), скрупулезно исследует розановскую религиозную метафизику и критику с позиций иудействующего христоборца русского Православия. В частности, он пишет:
Библейская концепция Сотворения мира является одним из главных мотивов в отношении критическом отношении Розанова к своей национальной Церкви. Он считает, что у русских людей есть естественное благоговение перед Землей. Их религиозность проявляется в архитепических привычках, которым они следуют бездумно. Русская Православная Церковь, по мнению Розанова, пострадала, попав под руководство византийцев, навязавших ей чуждое богословие, которое отдалило русских от их близости к «миру дольнему» и вместо этого заставила их верить в то, что Спасение достигается только в «мире горнем»[269]. По Розанову религиозность в человеке возникает спонтанно и возрастает снизу — из естественной связи людей с Землей, вверх. Розанов считает, что эсхатология, навязанная греческим православием, имела катастрофические последствия для русского народа. Приученные предпочитать абстрактную загробную жизнь этой жизни, русские пренебрегли своими связями с Землей и во многих случаях активно искали смерти. В период с конца 1890-х до примерно 1910 года Розанов сформулировал некоторые из своих важнейших идей о православном учении и роли церкви в обществе. Наиболее важные из этих статей были недавно переизданы в сборниках «В темных религиозных лучах», «Около церковных стен», «Религия и культура»[270].
<…>
Внимание Розанова к Воскресению вытекает из противоречия в оценке христианством материальной сферы. Христианство учит, что мир свят, так как он создан Богом. Но в то же время он утверждает, что физический мир находится в состоянии постоянного изменения. Бог и творение рассматриваются не статично, а в состоянии постоянного движения (кинезиса) к эсхатону. Творение обязательно определяется этим движением, состоящим в том, что материя и все сотворенные существа должны выполнить свою божественную цель, или логос, т. е. преображение в конце времен. <…> Нисхождение божественного на Землю и проявление Бога в бесконечной множественности происходит наряду со стремлением каждого предмета на Земле вверх, к единству. Деятельность Бога видится как Его, через Святого Духа, продолжающееся откровение на Земле в домостроительстве Сына. Истинная цель Творения, таким образом, — не созерцание божественной сущности (которая недоступна), а причащение божественной энергией, преображение и прозрачность для божественного действия в мире. <Т. о.,> само существование творения зависит от этой двойной деятельности Бога и человека.
Человеческий опыт имеет религиозное значение только в том случае, если он постоянно ссылается на Воскресение. Космологические деяния Христа гарантируют, что православное время имеет определенно эсхатологическое содержание, однако противоречия, которые это вызывает между божественным и человеческим временем, не так легко урегулировать. Например, существует мнение>, что православные являются «традиционалистами», но одновременно «отстранены от проблем истории и озабочены „торжеством“ своей литургии». В русском православии Воскресение сохранило особое значение, пронизавшее русское культурное сознание. Воскресение первенствует над всеми другими событиями христологической деятельности, в том числе и над рождением Христа[271], т. к. Рождество само по себе является эсхатологическим событием, поскольку оно отмечает момент, когда эсхатон входит в историю человечества; Пришествие Христа имеет значение только с точки зрения Его будущих страданий и Воскресения[272]. Именно Воскресение позволяет человеку участвовать в Обожении[273], т. е. Обожение — суть краеугольный камень восточного христианства.
<…>
Ставя Обожение в зависимость от смерти и Воскресения Христова, Православная Церковь т. о. учит, что спасение может быть достигнуто только после нашей собственной смерти. Смерть становится необходимостью в достижении обожения. Поэтому понятие смерти приобретает большое значение в православном богослужении, а также, в более широком смысле, в русской культуре. <…> Карташев, например, пишет, что прежде, чем мы достигнем воскресения, мы должны пройти муку жизни, а затем собственную Голгофу[274]. Посему желание физически страдать ради Спасения стало идеалом в русском православии и получило широкий резонанс в русской культуре <например, у Ф. М. Достоевского — М. У.>. <…> Православным Церковью поставлен образец жертвы Христовой, подтверждающей истину Воскресения и грядущей жизни. Вкушая в таинстве Евхаристии (Причащения) плоть Христа, молящиеся вовлекаются в тело Церкви, также понимаемое как тело Христово, и