что я говорил, банально. А почему она смотрела на руки?
А-а, так вот оно что… Она ведь брезгливо смотрела. Она уже все знает про меня и про Надю.
Все понятно…"
А лежа в постели, он с еще большим волнением, чем вчера, "просматривал" каждую
детальку, связанную с Дуней. Сильнее всего помнились ее глаза, помнились странно –
головокружением в самом себе, но цвета этих глаз Николай почему-то не рассмотрел, хотя
видел их вплотную. А какие у нее тонкие, высокие, "говорящие" брови… Заснул Бояркин
только на рассвете.
* * *
Через неделю Бояркин все-таки увязался провожать Дуню.
Глядя под ноги, она шла быстро, но как-то неловко, по кукольному скованно. Разговор
не завязывался, потому что ее ответы состояли из "да" и "нет". Они шли напрямик через
огороды с остатками высохшей картофельной ботвы и дудками от подсолнухов. В одном
месте вдоль протоптанной дорожки лежало длинное бревно, шагая по которому, Николай
обнаружил, что ноги его дрожат, и приказал себе взять себя в руки. Но вот они прошли
огороды, и вышли на улицу.
– Куда же вы все-таки будете поступать? – догадался, наконец, заговорить Николай о
том, что ее больше всего интересовало.
– Куда мне нравится, туда и буду поступать, – не оборачиваясь, ответила она.
– Значит, вы стремитесь туда, где вам нравится, а не туда, где вы принесете
наибольшую пользу? – зацепился Бояркин, вспомнив свою прежнюю школьную проблему.
Дуня замедлила шаг и оглянулась.
– Если бы я знала, в каком деле принесу наибольшую пользу, – я бы выбрала его.
– Нет, нет, вы все делаете правильно, – сказал Бояркин, облегченно переведя дух от
того, что она резко сменила тон, – это я так спросил… чтобы вас разговорить. На самом же
деле тут выбора нет. Наибольшую пользу можно принести в том деле, которое любишь.
– Да? А ведь это верно. Как я сама не догадалась. Конечно, это так. А какое дело у
вас?
Уж чего, чего, но вопросов от нее Бояркин не ожидал. Теперь она уже не убегала, а с
интересом поглядывала на него, хотя, конечно же, не видела в темноте лица, шла спокойно и
неторопливо.
– Странно, – проговорил он, пытаясь собрать свои мысли, – а ведь так сразу о моем
деле и не расскажешь. Ну, скажем так, общая задача такова: я хочу обнаружить в жизни узел
непорядков (непорядки ведь тоже имеют свою систему). Ну и, в частности, понять, как
сделать человека лучше. Это уже с педагогической точки зрения.
– А что вы делаете здесь, у нас?
– Здесь я понял, что для решения больших жизненных вопросов надо не только за
книжками сидеть, но еще и жить полнокровной жизнью. Даже, может быть… Да, да – даже,
может быть, любить, потому что именно любовь дает возможность ощущать всю жизнь в
целом так же реально, как реально ощущаем мы теперь, например, эту темноту, прохладу,
дорогу под ногами.
Дуня осмотрелась вокруг и глубоко вздохнула.
– А вы интересный, – искренно сказал она. – Да, впрочем, я поняла это еще тогда, в
клубе.
– Ну, а как же, – засмеявшись, сказал Бояркин. – Я ведь специально стараюсь вас
заинтересовать. А хотите сразу все начистоту?
– Ну, конечно, а как же иначе?
– Ну, так вот… Я хотел с вами познакомиться, потому что вы мне нравитесь. Очень
нравитесь. Да. И поэтому я хочу, чтобы все было открыто… Вообще-то мне сначала надо
было бы еще сильнее вас заинтересовать, понравиться еще больше, а потом уж рассказывать
о себе. Так оно обычно и делается. Но, по-моему, это нечестно. Поэтому я сразу. . Так вот…
Ну, в общем, я женат, у меня есть ребенок. Жену я не люблю… Вот…
– Все это лишнее, – ответила Дуня, посерьезнев. – Я сказала, что вы интересный
собеседник, ну и что? И в ответ на вашу откровенность я могу еще добавить, что с вами мне
почему-то очень свободно. Свободно как ни с кем, но это тоже ничего не значит. У меня есть
друг – я уже говорила.
– Да я это так, – удрученно сказал Николай, – на всякий случай…
– А вы любили свою жену раньше?
– Нет. Не любил.
– Да?! Но разве так бывает?
Мало-помалу Бояркину пришлось рассказать многое о своих семейных
обстоятельствах. Рассказывая, он ловил себя на том, что почему-то словно винится перед
Дуней и почему-то очень верит, что именно она поймет его.
– Тогда я был совсем другим, потому-то и могло такое случиться, – сказал он под
конец и, как ему показалось, лучше понял сам себя. – И все-таки, куда же ты думаешь
поступать? – спросил Николай.
– А вы не будете смеяться?
– Ну, что ты!
Она подумала и решила:
– Нет, вы все-таки засмеетесь. Я не скажу.
Они давно уже стояли около ворот Дуниного дома, и Бояркин чувствовал, что она
снова закрывается какими-то створками.
– Не пойму я тебя, – признался Николай.
– Да я и сама себя очень часто не понимаю, – сказала она, открывая ворота. – Ну,
ладно, я пошла. Прощай.
Бояркин еще постоял, посмотрел в упор на ворота и повернул в общежитие.
После этой встречи Дуня почему-то перестала приходить в клуб и появляться
вечерами на улице.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В субботу, вместо того чтобы закончить работу пораньше, снова пришлось
задержаться – привезли кирпич.
– Они нас так-то, глядишь, и работать научат, – прокомментировал это Цибулевич.
На задержку, в общем-то, не обижались – ведь в другие дни уходили и пораньше.
С работы Николай и Санька возвращались, как обычно, вместе, устало и не спеша –
впереди было воскресенье.
– Завтра под вечер пойдем с Тамаркой в лес сок березовый пить, – с улыбкой
вспомнил Санька.
Бояркину от этого известия стало грустно.
– А ты всех десятиклассниц знаешь? – спросил он.
– Нет, наверно.
– А Дуню?
– Нет, не знаю.
Николай пристально посмотрел на Саньку, не понимая, врет он или нет.
– Ну, помнишь, тогда в клубе она сидела с левой стороны от меня.
– Н… нет, забыл что-то.
Николаю пришлось подробно описать ее, и только тогда Санька вспомнил.
– Ну, так и что? – с улыбочкой спросил он.
– Да так, ничего…
– Ничего. Стоило из-за "ничего" мою память насиловать.
Сокращая путь, они брели прямо по лужам с коричневатой, но прозрачной водой.
Перебродили осторожно: высокая вода сдавливала свободные голенища сапог, приятно
охлаждала нагревшиеся за день в резине ноги, и от холода казалось, будто вода проникла в
сапоги.