и все как будто зазвенело. "Балерина!" – ошарашено
подумал Бояркин. До сих пор он знал только одну женщину, умеющую ходить красиво, – это
была Алла Борисовна, учительница эстетики в училище. И вот теперь еще – "Наташа". То,
что он увидел, обрадовало его, потрясло так же, как может потрясти музыка или картина.
– Дуня! Осокина! – окликнули ее.
Но дверь уже захлопнулась. Девушка, возможно, услышала окрик, но обернуться не
решилась. Подруги, обиженно хмыкнув, поотворачивались от двери. Одна из них, вышедшая
в круг первой, ядовито усмехнулась, резким движением взбила и без того пышную, ровно
подрубленную челку, взглянула на Николая. "Дуня, – нараспев повторил про себя Николай. –
Ев-до-кия. А ведь хорошо! Это имя я бы не угадал".
Бояркин долго еще думал о ней, но музыка оглушала, танцы не кончались, и он,
поневоле отвлекшись, начал разглядывать остальных девчонок. Ребят было не много – в
основном те же, что терлись у бильярдного стола. Не принимая танцы всерьез, они выходили
покривляться и повеселить остальных. Парни были в резиновых сапогах, многие в броднях с
длинными голяшками гармошкой, но здесь это никого не смущало, а, может быть, туфли-то
бы и удивили. Одного – Дроблева, краснолицего, маленького, но крепко сложенного и
быстрого, Николай помнил. Сегодня Дроблев был чуть-чуть потрезвее. Приглашая какую-
нибудь девчонку, он плотно прижимался к ней и топтался на одном месте с каким-то
дурацким восторженным выражением. Парни у бильярда охотно хохотали. Девчонки его
сторонились, но от приглашения отказаться боялись.
На Николая все посматривала та десятиклассница с челкой. У нее были небольшие
круглые глазки, которые на ее продолговатой и, в общем-то, симпатичной мордашке казались
нарисованными. В своем коричневом, тренировочном костюме с лампасами она казалась
очень длинноногой. Увидев, что танцы кончаются, Бояркин пригласил ее.
– Как вас зовут? – спросил он, заволновавшись от ее волос, пахнувших ветром, от
послушности и податливости тела.
– Надя.
"Приятное напоминание, черт возьми", – подумал Николай.
– Я вас провожу, – сказал оп.
– Как хотите, – дрогнув уголком рта, ответила Надя.
После танцев, на улице она приотстала от подруг, и Николай догнал ее. Не сказав
ничего путного за всю длинную дорогу, они подошли к ее дому и остановились у скамейки.
"Зря все это, – подумал Николай, продрогший в своем плаще. – Что же теперь обниматься с
ней на этой лавочке?" Он сел и, не боясь испортить отношений, усадил ее к себе на колени.
Начал поглаживать, отчего она вдруг словно окаменела и лишь сопровождала своей рукой его
руку. Так просидели они с полчаса. В ветвях голой черемухи над головой зашумел
невидимый холодный дождь. У Бояркина застыла спина, прижатая к штакетнику, замерзли
ноги. Домой Надя все не просилась. Первое ошеломление от близости тела девушки прошло,
и Николай, зная, что на большее он с ней, такой зеленой, не имеет права, воспринимал Надю
уже, как манекен. Этот манекен немного дрожал, и застывший, уже подремывающий Бояркин
пытался укрыть ее плащом. Осознав, наконец, всю нелепость положения, он снял Надю с
колен и пожелал спокойной ночи.
– Представляю, что вы теперь обо мне думаете, – сказала Надя.
– Не бойся. Я все понимаю, – сказал Николай, – я уже давно не мальчик.
– Но завтра вы не захотите со мной встретиться.
– Не знаю, но я буду молчать. Не бойся…
Кутаясь в полы волглого плаща и с чавканьем выдирая ноги из грязи, Бояркин
поплелся на другой конец деревни. До общежития было больше километра. Стояла темень, и
лишь около клуба на столбе горел неяркий фонарь, шарообразный свет которого секло
серебристыми штришками мелких капель. "Вот "чернильница", так "чернильница", вот
соплячка, так соплячка!" – разгоревшись от ходьбы, ругался Бояркин. – Да и я хорош!
Поперся! Завтра же в библиотеку!"
В тепло натопленном общежитии он, сидя в трусах на кровати, долго заставлял себя
пойти ополоснуть ноги и лицо. Хотелось ткнуться в подушку и отключиться, но так как он
знал, что отступать от собственного приказа – это последнее дело, то все же сходил к
умывальнику, впотьмах натыкаясь на спинки кроватей. Потом, уже полулежа в постели и
медленно, устало, покачивая ногами в воздухе, чтобы побыстрее их высушить, он вдруг
вспомнил о той девчонке Дуне и удивленно замер. Он видел ее быстрые, летящие шаги. Те
свои несколько шагов она пробежала за какие-то секунды, но в воображении могла идти
сколько угодно. Вот она – голова ее вскинута, красивое лицо решительно, грудь вперед…
Спокойно и глубоко прочувствовав виденное, Николай заволновался еще сильней, чем в
клубе. "Какая же у нее фамилия?" – подумал он и от того, что не мог вспомнить, сгоряча
шлепнул себя по лбу.
Тихой рекой текло незаметное ночное время. Кто-то из строителей храпел. Тикали
часы, и через каждые полчаса из них выскакивала и исправно куковала никем не видимая
кукушка. Больше ничего не нарушало тишину. В окне слабо виднелась дорога,
поблескивающая грязью от какой-то единственной в этом мире звездочки, а за дорогой едва
различимо проступали силуэты домов. В мире не произошло и не происходило ничего
необыкновенного. В нем были только: тишина, ночь, сон. И, кажется, откуда бы взяться
среди всего этого легкому, окрыляющему ощущению счастья? Но у Коли Бояркина оно
откуда-то взялось. Пора было бы уж дать себе во всем отчет, но все было ясно и так. "Это –
ОНО", – понял и узнал Николай.
Когда-то он надеялся получить любовь из теории, усердно просеивал душу разумом,
отыскивая в ней хотя бы искорки, изумлялся любви парализованной, вдвое сложенной
старухи! А теперь это "оно", тот его драгоценный "философский камень" блеснул сам собой,
и все закономерности, все теории его возникновения были просто не интересны. "И ведь кто
бы мог подумать, что такое возможно! И кто мог подумать, что это произойдет здесь, –
говорил он самой своей душе. – Ведь это же чудо из чудес, что я оказался в Плетневке. Но
разве могло этого чуда не быть?"
* * *
Вход в библиотеку был с того же клубного крыльца. Подчиняясь собственному
приказу и наметив вместо кино немного почитать, Николай подошел к клубу сразу после
ужина, но увидел на двери библиотеки маленький симпатичный замочек, и обрадовался.
Удивительно, но заниматься сегодня не хотелось. Оставалось только пойти в кино, а потом
остаться на танцы.
После фильма Бояркин постоял на крыльце с перекуривающим Санькой и вернулся в
фойе. Девчонки заняли вчерашние места строителей. Надя в том же тренировочном костюме,
к огорчению Николая, приветливо, афиширующе махнула ему рукой. С одной стороны от нее
было свободное место,