Адель порывисто вскочила с дивана, сын подхватил ее под руку, и они молча вышли из комнаты.
Мать и сын медленно поднимались по лестнице, в то время как Эмма, как и положено верной служанке, следовала за ними на почтительном расстоянии. Как можно незаметнее Эмма постаралась подать Эдвину знак, что ей требуется с ним переговорить. Извинившись перед матерью, он осторожно выпустил ее руку и поспешил следом за девушкой, которая уже ждала его в гостиной.
– В чем дело, Эмма? – спросил он, охваченный недобрыми предчувствиями, лишь усугублявшимися тревожным выражением на лице горничной.
– Не оставляйте свою мать одну, мастер Эдвин, – мягко предупредила его Эмма. – Не могли бы вы немного задержаться и почитать ей вслух или просто поговорить с нею о чем-нибудь, пока я не переоденусь сама и не приду, чтобы помочь переодеться своей госпоже?
– О чем речь, конечно! А ты не думаешь, Эмма, что было бы лучше, если б мама немного подремала? – спросил Эдвин. – Пусть она побудет одна.
– Нельзя ей быть одной! В этом-то все и дело. Она станет волноваться, ведь она так нервничает из-за этого дурацкого ужина. Спать она все равно не будет, помяните мое слово. Она уже днем хорошо выспалась. Просто посидите рядом с ней. Пусть она хоть на время отвлечется от своих мыслей о вечернем приеме. А я обернусь в два счета и сменю вас Мне надо помочь ей с прической.
Эдвин одобрительно кивнул головой.
– Да, Эмма, ты совершенно права. Она, правда, очень беспокоится и так легко теряет над собой контроль. – Он непроизвольно протянул руку и коснулся Эмминого плеча. – Огромное тебе спасибо, Эмма, ты так заботишься о моей маме. Поверь, для меня это крайне важно, – заключил он с такой подкупающей искренностью, светившейся в его добрых и мягких глазах, что сомневаться в ней не приходилось.
Эмма посмотрела на Эдвина: какой же он высокий для своего возраста и какой добрый! Благодарность юноши наполнила ее сердце гордостью.
– Как любезно с вашей стороны говорить такое, мастер Эдвин! Я стараюсь изо всех сил! – воскликнула она, вся светясь от счастья.
Эммино лицо озарилось улыбкой. То была одна из самых ослепительных улыбок, когда-либо озарявших ее лицо. Казалось, от этой улыбки в комнате, наполненной тусклым светом умирающего дня, стало даже светлее. А от ее глаз, широко распахнутых и обращенных кверху, таких поразительно зеленых, нельзя было оторваться.
„Боже, да она же просто красавица!” – на какой-то миг Эдвин буквально онемел и ослеп, сраженный наповал исходившим от Эммы сиянием, очаровательной улыбкой и этими потрясающе изумрудными глазами.
Глазами, полными живого ума, открытости и невинности. Глазами, смотревшими на него не мигая и с такой неподдельной доверчивостью.
„Как же случилось, что до сих пор я ни разу не замечал ее красоты! – подумал он в изумлении. – От нее невозможно отвести взор!”
Сердце юноши екнуло и сжалось, и на Эдвина нахлынуло никогда не ведомое им прежде чувство такой силы, что он был не в состоянии понять его. Молодые люди продолжали глядеть друг на друга, словно загипнотизированные. Ни один из них не осмеливался нарушить явно затягивающегося молчания. Молчания, столь насыщенного эмоциями, что казалось, воздух вокруг них пульсирует.
Сейчас они были подобны двум окаменевшим изваяниям, навечно застывшим во времени. Лицо Эдвина покрывала матовая бледность, скулы на его лице стали особенно заметны. Его светлые глаза отмечали каждую черточку лица девушки, словно пытаясь запечатлеть их в своей памяти навсегда. На шее и лице Эммы начал выступать легкий румянец, бледно-розовые губы слегка приоткрылись от удивления. Ее поражал этот напряженный взгляд на лице Эдвина, в сердце ее стало закрадываться беспокойство. Сияние, так поразившее Эдвина вначале, угасло. Именно тогда, каким-то глубинным чувством, сам еще не осознавая этого, Эдвин догадался: с ним только что произошло нечто чрезвычайно важное, хотя объяснить это „нечто” он не мог. По-юношески неопытный, он не отдавал себе отчета в том, что видит перед собою ту единственную женщину, которую ему суждено по-настоящему любить. Женщину, чей образ судьба уготовит ему пронести в своем сердце до конца дней. Ту, чье имя он произнесет со страстной мольбой, уже лежа на смертном одре, перед тем как предстать перед Всевышним.
И тут, совершенно для него неожиданно, на глазах Эдвина выступили слезы, и он поспешно отвернулся, чтобы Эмма не успела их заметить. С трудом сглотнув стоявший в горле комок, Эдвин прокашлялся, прикрыв рот рукой, чувствуя себя странно смущенным и робким перед этой девушкой, разом перевернувшей всю его жизнь.
– Извини меня, пожалуйста, – проговорил он, снова закашлявшись и не решаясь даже смотреть в ее сторону, хотя глаза, помимо его воли, сами сделали это и встретились с ее глазами, и на лице Эммы появилась мягкая и добрая улыбка. Ее лицо при этом показалось ему таким утонченным, хрупким и нежным, что ему безудержно захотелось протянуть вперед руки и благоговейно заключить в них Эммино лицо. Наконец Эдвину удалось разжать непослушные губы и произнести сдавленным голосом. – Ты замечательная девушка, Эмма. И я, конечно же, останусь у мамы, как ты и советовала. И буду ждать твоего прихода.
Повернувшись, он пошел обратно в спальню. Легкой грациозной походкой, унаследованной им от отца. Хотя на душе у него было совсем не легко: чувство безмерной утраты, давящего одиночества нахлынуло на него с такой силой, что он даже остановился. Это неведомое ему чувство заставило его затем резко повернуться к Эмме. Порыв юноши испугал ее: взгляд Эдвина был вопрошающим, требующим и вместе с тем растерянным. Эмма изучающе оглядела его – взгляд девушки казался серьезным и по-новому повзрослевшим и понимающим. Слабая улыбка заиграла на ее губах, и прежде чем Эдвин успел сказать хоть слово, она схватила поднос и поспешно удалилась, звеня посудой...
К приходу Эммы страсти на кухне каким-то чудодейственным образом улеглись. Миссис Тернер, правда, все еще была раскрасневшейся и потной, но от прежней раздражительности мало что осталось. Главное, что она перестала тревожиться, как пройдет званый ужин. С горделивой величественностью занималась она сейчас своими горшками и сковородками, и на лице ее играла теперь довольная улыбка. Поварешка на фартуке победоносно раскачивалась, даже когда она останавливалась, уперев руки в боки.
Поставив чайный поднос возле раковины, Эмма обратилась к миссис Тернер:
– Если я вам сейчас уже не нужна, то тогда мне надо бы сходить наверх и переодеться к ужину.
– Конечно, любовь моя. Иди к себе – и поскорее. У тебя остается не так уж много времени, – отозвалась на просьбу Эммы кухарка.