От радостною сознания, что врагу наносится удар в уязвимое место, Никита Родионович забыл даже об опасности, которой подвергался сам, оставаясь в саду. Дом Клебера был расположен недалеко от кладбища, и бомбы падали очень близко. Лишь когда послышался особенно зловещий и до жути близкий рев в воздухе, Ожогин выскочил из беседки и прыгнул в отрытую рядом узкую щель. В первое мгновение он даже не почувствовал под собой что-то мягкое. Было не до этого. Земля задрожала, и невероятной силы взрыв потряс воздух. Посыпались комья земли, щепки... Только стряхнув с себя весь этот мусор, Ожогин понял, что лежит на ком-то. Под ним был человек. Никита Родионович попытался подняться из щели, но вблизи вновь ухнули два разрыва, и он невольно снова опустился. А когда гул самолетов стал удаляться, Ожогин, наконец, спросил:
— Кто вы?
— Это... это я, господин Ожогин... Конец, видно, пришел, — пробормотал Клебер.
— Вам-то еще не конец, — усмехнулся Никита Родионович, — а что касается вашего дома, то, кажется, ему действительно капут.
— А? Что? — спросил Клебер.
— Я говорю, — громко сказал Ожогин, — что в ваш дом, очевидно, бомба угораздила...
— Вы что? Бросьте шутить! — и Клебер вскочил на ноги.
Щель находилась в глубине сада, и дом был закрыт частыми деревьями.
Бомбовозы рокотали где-то над окраиной города, взрывы прекратились. Постреливали одиночные зенитки. Ожогин и Клебер вылезли из щели и направились к дому.
Предположение Никиты Родионовича подтвердилось: двухэтажный особняк превратился в груду развалин...
Несколько минут Клебер находился в состоянии полного оцепенения. Он как-то тупо смотрел в одну точку, а потом вдруг заговорил, захлебываясь:
— Картины... картины... бронза... ковры... хрусталь.. Я собирал два года. Всю Белоруссию облазил... мне это стоило сил... я подвергал жизнь опасности... я хотел... я... я, — и, схватив себя за горло, Клебер дико, исступленно захохотал.
В наступившей тишине дикий смех заставил Ожогина вздрогнуть.
А Клебер хохотал, подняв руки к небу, издавая нечленораздельные звуки. Потом, перебравшись через развалины дома и угрожая кому-то кулаком, он устремился по заваленному грудами щебня тротуару вдоль улицы.
— Рехнулся, — сказал вслух Ожогин. — Будете знать, что такое война и как она может обернуться...
Пока Никита Родионович лазил по развалинам с нетвердой надеждой обнаружить что-нибудь из своих вещей, подошел Грязнов.
— Вот это да, — обрадовался он, — а я прямо с ума сходил, все беспокоился, что с вами. Как вы спаслись?
— Своевременно вышел, Андрюша, — спокойно ответил Ожогин.
— Что же делать? — спросил Грязнов, недоуменно оглядываясь кругом. — А рация?
— Я и о ней позаботился, она в саду, в беседке...
— В городе ад. Передать трудно. Радиоцентра уже не существует...
— Как?
— Очень просто. Два прямых попадания...
— Здорово! Ну, мы плакать не будем, — коротко заметил Никита Родионович и направился в сад к беседке.
Грязнов шел за ним, рассказывая о результатах бомбардировки. Железнодорожный узел выведен из строя, груженые эшелоны горят, но больше всего досталось аэродрому. Стоявшие там самолеты запылали в первые же минуты бомбежки и осветили все вокруг, дав возможность нашим летчикам бомбить прицельно.
— Я успел принять радиограмму, — сообщил в заключение Грязнов.
— Что запрашивают?
— Просят сообщить подробно результаты налета.
— Ну, результаты что надо.
— Я тоже так думаю. — Он помолчал несколько секунд. — Что же делать теперь? А Клебер где?
— По-моему, он свихнулся...
— Ну, этого мародера не жаль, — сказал Андрей.
Укрывшись пальто, друзья улеглись на скамьях в беседке, но уснуть не смогли. Давал себя чувствовать ноябрьский холод. Мерзли ноги, руки. Когда начало светать, стало видно, что изморозь покрыла крышу беседки, деревья, сухую траву.
— Вот и зима подходит, — заметил Никита Родионович.
— Четвертая военная зима, — добавил Андрей, — и, кажется, последняя...
— Ну, пойдем, — предложил Ожогин.
Город после налета был неузнаваем. В разные концах его полыхали пожары. Многие здания лежали в развалинах. Тротуары были завалены обломками кирпича, досками. Дорогу преграждали мотки проволоки, глубокие воронки, вырванные с корнями деревья, поваленные силой взрывной волны телеграфные столбы.
Изредка встречались одинокие прохожие. Горожан в городе осталось мало. Еще месяц назад, когда впервые появились советские самолеты, население эвакуировалось. Кто выехал на запад, кто укрывался в окрестные деревнях. Город заполняли военные.
На южной окраине, за полотном железной дороги, где начинались дачи, Ожогин и Грязнов вошли во двор. В глубине его стоял небольшой светлый коттедж. Тут жил капитан Вайнберг, к которому они были прикомандированы.
Их встретила одетая по-зимнему, со следами бессонной ночи на лице, хозяйка дома. Обычно приветливая и любезная, сейчас она была несловоохотлива. На вопрос друзей, где капитан Вайнберг, немка сухо ответила, что он выехал и больше не вернется. Для них, русских, он ничего не передавал. Захлопнув дверь, она исчезла.
Ожогин и Грязнов посмотрели друг на друга и задумались.
— Вот тебе, бабушка, и юрьев день, — сказал разочарованно Ожогин.
В другом конце города жил некий Кредик. Ему капитан Вайнберг представлял Ожогина и Грязнова в первый день их приезда. Надо было итти искать Кредика. Но это оказалось не легко. По сообщению владельца дома, Кредик у него не жил, а лишь принимал посетителей. Однако уже в течение двух недель Кредик не появлялся вообще. Записав примерный адрес, по которому можно было найти Кредика, друзья зашагали вновь. В узкой, кривой улочке они отыскали дом вдовы Бергер, еще молодой, но уже сильно располневшей немки. С растрепанными волосами, в потертом, изодранном, усыпанном блестками халате Бергер казалась вырвавшейся из драки.
— Господин Кредик ночует у Гольбаха, — ответила немка и почему-то покраснела.
Она объяснила, что Гольбах держит магазин фотоаппаратов «Цейс-Икон» в центре города, рядом с бензозаправочной колонкой.
— Крыса бездомная, — процедил сквозь зубы Андрей, когда они спускались по скрипучей деревянной лестнице.
Но у Гольбаха друзья также не нашли Кредика. Он, оказывается, два дня назад перебрался куда-то за город. Куда именно — никто оказать не мог. Около часа друзья ходили у разрушенного здания радиоцентра в надежде встретить кого-либо из операторов или техников, работавших на нем. Но никто не появлялся.
— Будь проклята вся эта история! — выругался всердцах Никита Родионович.
Давал себя чувствовать голод, но подкрепиться было негде. Столовая радиоцентра тоже была разрушена. За марки никто ничего из продуктов не продавал.