Никита Родионович уже не предпринимал больше попыток отлучиться, чтобы не навлечь на себя подозрений.
Клара вернулась в половине одиннадцатого подчеркнуто грустной и расстроенной.
— Я хотел составить вам компанию, — сказал в оправдание Ожогин, улучив для этого удобный момент, — но ваш супруг запротестовал...
— Сомневаюсь, чтобы вы решились проявить такую смелость, — не без иронии заметила Клара.
...На рассвете к дому подошла машина. Друзья помогли хозяину вынести чемоданы и пожали руки Зоргу и ело жене. Клара, прощаясь, оставила в руке Ожогина конверт. Когда машина скрылась из виду, Грязнов сказал!
— Странно...
— Что странно? — спросил Никита Родионович.
— По-моему, Клара плакала. Я, кажется, видел на ее глазах слезы...
Никита Родионович неопределенно пожал плечами. Слезы у Клары заметил и он. Но сейчас в руке у него был сложенный вчетверо конверт — может быть, в нем есть что-нибудь, могущее объяснить причину слез и непонятного поведения жены Зорга.
Ожогин разорвал конверт, вынул из него исписанный лист бумаги и начал читать вслух:
— «Как мне хотелось побыть с вами хотя бы часок наедине и рассказать обо всем. Я долго думала над вопросом, рассказать или нет, боролась с собой, а когда решилась на это, было поздно. Там, у вас в России, помешали бомбежка и мой внезапный отъезд, а здесь — не знаю, кто и что. Я твердо верила в то, что когда расскажу вам все, жизнь моя в корне изменится. Но, видно, не судьба. Выслушайте правду, какой бы неприглядной она вам ни показалась. Как только вы появились на сцене, муж и его шеф поручили мне заняться вами. В чем они вас подозревали, почему они вам не верили — не знаю. Возможно, вы или ваш друг подали к этому повод. Передо мной поставили задачу сблизиться с вами, расположить к себе и даже... С их стороны, особенно со стороны мужа, было подло и низко толкать меня на подобный шаг. Но они требовали, и я согласилась. Я не могла не согласиться в моем положении. Мне надо было узнать для них то, что вы не досказали о себе, о чем вы умолчали, что осталось неизвестным из вашей биографии для германской разведки. Моя просьба сделать перевод стихотворения и разговор, — помните, там, на улице? — это были первые шаги, сделанные мною по их указке. А потом... Потом я почувствовала, что вы мне нравитесь. Чувство пришло. И чем сильнее овладевало оно мной, тем сильнее я ненавидела их. Странно, дико и уродливо сложилась моя жизнь. Пытаясь спасти человека, любимого мною и любившего меня, я вышла замуж за нелюбимого. Это была ошибка. Я надеялась ее исправить, но — увы! — есть ошибки неисправимые. И любимого человека я своей жертвой не спасла. Он погиб в концлагерях от рук единомышленников мужа. И сама я стала моральной калекой. Я не знаю, что думают о вас они, а я думаю и уверена, что вы честный человек, а таких сейчас мало. Прощайте. Уж теперь мы никогда не встретимся. В мыслях я остаюсь вашей...». Вот она какая Клара, — грустно произнес Никита Родионович после долгой паузы. — Она могла оказаться полезной...
— Да-а, — протянул Андрей. — Но кто же мог предполагать...
...Рано утром друзья связались по радио с Долингером, объяснили обстановку, в которую попали, и попросили указаний.
Через два часа был получен краткий ответ: «Выезжайте».
15
Ударили морозы, но снега еще не было. Солнце почти не показывалось, а поэтому густая изморозь на полях, на деревьях, на крышах домов держалась прочно. Речушки покрылись льдом. Ночью мороз доходил до десяти градусов.
Ожогин и Грязнов пробирались домой на попутных машинах, пользуясь документами, полученными в комендатуре.
Так и не удалось им найти кого-либо из представителей радиоцентра, где они проходили практику, и получить соответствующие аттестаты. Немцы разбежались.
Ехать по железной дороге было почти невозможно. Паника повлекла за собой развал и частичный паралич транспорта. Через основные железнодорожные узлы, забитые составами, пропускали эшелоны, идущие к фронту, а поездам, следующим в глубь страны, не уделялось никакого внимания.
— Так мы и к новому году не приедем, — с досадой сказал Никита Родионович, когда они потратили четверо суток, чтобы проехать сто двадцать километров по железной дороге. — Давай попробуем на попутных...
Друзья вышли на шоссе. Машины двигались часто, но ни одна из них не останавливалась. Не помогали никакие сигналы и жесты. Водители, не снижая скорости, мчались мимо с тревожными, сосредоточенными лицами.
— Я вот что предлагаю, — сказал Андрей, — до темна еще минимум четыре часа. Пойдемте пешком до места ночевки, а там видно будет. Все равно быстрее, чем поездом.
Никита Родионович согласился. Друзья бодро зашагали по шоссе.
...Ночевали в небольшой деревне у самого шоссе.
Следующие полдня друзья продолжали путь пешком, а потом удачно пристроились на большую пятитонную машину.
Вечером, когда совсем стемнело, машина остановилась на площади, где не так давно в числе других горожан Ожогин и Грязнов занимались рытьем окопов.
— Почти дома, — поеживаясь от холода и попрыгивая с ноги на ногу, сказал Никита Родионович.
— Вы что-то часто употребляете слово «дом», — заметил Андрей, — будто и правда у нас тут дом...
— А я даже не задумывался над этим, но, видимо, есть какие-то основания считать дом Альфреда Августовича своим, коль он все на язык навертывается...
Андрей ничего не ответил. Друзья молча пересекли площадь и двинулись по узкой улочке погруженного в полный мрак города.
Близость встречи с Вагнером и Алимом волновала Ожогина и Грязнова. За короткое сравнительно время они не только хорошо перезнакомились, узнали друг друга, но стали подлинными друзьями.
Андрей шел и думал о том, что вот его, комсомольца-партизана, советского патриота, беспокоит судьба немцев Вагнера, Абиха, Феля. Почему это так? И Андрей сам же отвечал на свой вопрос: потому, что это настоящие люди, ставящие целью своей борьбу за подлинное человеческое счастье, жертвующие в этой, пока неравной, борьбе своей жизнью. Поэтому и стали друзьями немцы Вагнер, Абих, Фель, русские Ожогин, Грязнов, узбек Ризаматов. Поэтому и сын Вагнера Карл перешел на сторону советских партизан и стал вместе с ними бороться со злейшими врагами человечества — фашистами.
Теплое, радостное чувство охватывало Андрея от мысли, что через каких-нибудь несколько минут он сможет пожать руки Алиму и Альфреду Августовичу.
Молчавший, как и Андрей, всю дорогу до дома, Никита Родионович был занят другими мыслями. Его интересовал вопрос, как поступят сейчас с ними Марквардт и Юргенс. Курс подготовки закончен, они готовы к самостоятельной работе. Под каким предлогом их направят в Советский Союз? Какими обеспечат документами? Как будет осуществлена переброска?