все до следующего раза, он удаляется в горы к лесным братьям и там завоевывает такой почет и уважение, что становится предводителем, совершает много дерзких налетов и краж, мстит за смерть своего отца его убийцам (одни утверждают, что он был убит в схватке, другие – что по приговору суда). Историю эту мне поведал один из настоящих лесных братьев, некогда ходивший под его началом; он превозносил своего атамана до небес и клялся, что сам император Карл не мог с ним совладать.
Возвращаясь к госпоже де Немур, добавлю, что король долго не удерживал ее в тюрьме, а причиной тому стало вмешательство господина д’Эскара; монарх велел ее выпустить и отправить в Париж к господам герцогу Майеннскому и герцогу Немурскому, а также другим принцам из Лиги, посылая с ней слова примирения и забвения всего, что случилось, дабы мертвых оставили мертвым, а живые бы заключили мир. Но, по сути, король добился от нее лишь обещания передать его письмо. Прибыв же на место, она, прежде всего прочего, вволю оплакала погибших и лишь после того передала королевский пакет. Герцог Майеннский составил ответ и спросил ее, советует ли она отсылать его. Она же отвечала: «Сын мой, я здесь не для того, чтобы советовать, а лишь передаю то, о чем меня просили. Вам решать, что вы должны или не должны делать. Призываю лишь ваше сердце и совесть подсказать вам ответ. Что касается меня, я выполнила свое – и умолкаю». Но тайно продолжала разжигать огонь розни и поддерживала его очень долго.
Много было таких, кого весьма удивило, что столь мудрый и осторожный монарх – один из самых ловких людей в королевстве – сделал эту женщину своей посланницей, перед тем так ее оскорбив, что у нее ни сердце, ни душа не должны были лежать к примирению, а искали, как бы его провести. Говорили, что такой совет дал маршал де Ретц, в свое время нечто подобное посоветовавший и королю Карлу, с целью склонить жителей Ла-Рошели к миру и послушанию своему суверену: послать туда господина де Лану, а дабы тот мог заслужить большее доверие, позволить ему разогревать сердца и воспалять души против королевской власти, вести жестокую войну с ней и своими суждениями побуждать ларошельцев сопротивляться законному монарху. Но все это при условии, что, когда его призовут либо сам король, либо его верховный наместник герцог Алансонский, де Лану тотчас покинет город. Тот исполнил и одно, и другое: и воевал, и выбрался оттуда, как только приказали. Но при этом он так хорошо обучил тамошних жителей военной науке, преподал им такие добрые уроки и так их распалил, что они натянули нам нос. Многие считали, что ничего дурного не произошло, но я сам был свидетелем всему, что там творилось, и надеюсь высказать свое мнение о сем в ином месте. Вот чьим суждениям доверился французский король, хотя такого советчика лучше бы счесть шарлатаном и низким льстецом, чем назначать маршалом Франции.
Еще добавлю несколько слов об упомянутой ранее госпоже де Немур. Слышал я, что, когда создавали Лигу и показывали этой даме списки примкнувших к ней городов, она, не отыскав там Парижа, все повторяла сыну: «Сын мой, еще ничего не сделано, нам нужен Париж. Если вы его не заполучите – считайте, что у вас ничего нет». Она твердила и твердила о Париже, пока там не появились баррикады.
Вот как благородное сердце всегда тяготеет к возвышенному, и здесь уместно вспомнить маленькую историю, вычитанную мною из одной испанской книжки под названием «La Conqista de Navarra»[55]. При короле Жане это королевство было захвачено правителем Арагона. Чтобы отвоевать его, Людовик XII послал туда армию под предводительством господина де Ла Палиса. Через посредство этого господина де Ла Палиса, привезшего его послание, монарх передал донье Екатерине, что приглашает ее во Францию, где она будет жить вместе с королевой Анной, его супругой, в ожидании, пока сам король, вместе с господином де Ла Палисом, попытается вернуть похищенные у него земли. Королева же, в великодушии своем, ответствовала: «Как, сударь? Я думала, что король, ваш повелитель, посылает вас ко мне, чтобы водворить меня в собственном моем королевстве и вступить в Памплону вместе со мною. Я уже подготовилась – и решилась сопровождать вас, а тут вы предлагаете мне направиться в Париж ко французскому двору? Какое дурное предзнаменование для меня: оно не сулит удачи. Видно, мне не суждено вернуться в родной город». Как она предсказала – так и случилось.
А вот что произошло с госпожой герцогиней де Валентинуа: когда кончина короля Генриха казалась неминуемой и его самочувствие почти не оставляло надежд, ей передали приказ удалиться из его парижского замка, не входить более в его опочивальню. Это сделали как для того, чтобы не помешать ему обратиться к Богу, так и из-за враждебности к ней многих властительных особ. Когда же она подчинилась, у нее потребовали еще вернуть несколько перстней и драгоценных вещиц, принадлежавших короне. И тут она внезапно спросила у господина, что явился к ней с этим поручением: «Как, неужели король умер?» – «Нет еще, сударыня, – отвечал тот. – Но это не замедлит случиться». – «Пока у него осталось жизни хоть на мизинец, – сказала она, – пусть мои недруги знают, что я их не страшусь и не стану им повиноваться, пока монарх еще дышит. Мое мужество не поколеблено. А умри он – я не пожелаю его пережить; тогда, какая бы горечь ни досталась мне в удел, она покажется сладостной по сравнению с моей утратой. Так что жив король или нет – а враги мои мне не страшны».
Так эта почтенная госпожа выказала величие собственного сердца. Но рассказывают, что она не умерла, как предрекала. Хотя чувствовала много раз, как к ней подкрадывается смерть, она не пожелала ей поддаться – и продолжала жить, чтобы показать врагам свое бесстрашие. Помня, как они сгибались и ползали перед нею, она не хотела делать того же перед ними и являться им с угодливой миной из одного опасения кого бы то ни было раздражить. Случилось другое: не прошло и двух лет, как они сами нашли ее и более чем когда-либо старались завоевать ее дружбу. Я все это видел и говорю: у властителей обоего пола мало стойкости в привязанностях; они легко примиряются с теми, кто им был противен, уподобляясь мошенникам на ярмарке; так они любят, но так же и ненавидят – чего мы, малые мира сего, не можем