к новым сценам. Сердце билось очень быстро, и я буквально заставляла себя дышать ровно. Под двумя короткими словами не было текста. Там были приклеены фотографии. Снимки в стиле полароида, словно кто-то намеренно хотел придать им винтажный вид. Я закрыла глаза, потому что не хотела этого видеть.
Я. Не. Хотела. Этого. Видеть.
Судорожно выдохнув, я почувствовала, как под закрытыми веками скопились слезы. Черт, почему они просто не оставят меня в покое? Это что, никогда не закончится? Им было мало того, что я перестала ходить на семинары и лекции? Разве я не извинилась? И почему именно на меня обрушилась вся их ненависть, в то время как единственное, что услышал от своих приятелей Александр: «Это было не круто». Причем почти наверняка половина из них похлопала его по плечу и поздравила. Он даже сумел спасти свои отношения с Моной, как было видно по «Инстаграму». Он смог сохранить все. Все. А я?
Я потеряла подруг, провалила экзамены, эти снимки были повсюду – в моих учебниках. В туалете. В социальных сетях. В моей голове каждую секунду, будь то ночь или день. Я терпела все эти нападки, пока не сбежала. И теперь это все продолжится вот так?
Слеза покатилась по моей щеке, горячая и предательская. Я яростно вытерла ее. Мне надоело быть такой слабой. Может, мне следовало защищаться, а не извиняться? Может, стоило дать им это понять раньше?
Несмотря на мои усилия, из груди вырвалось рыдание. Зачем я пошла на ту вечеринку? Зачем я разговаривала с Александром? С чего я решила, что он не в отношениях? Почему я не удостоверилась в этом? Зачем я просто взяла и переспала с ним?
Шлюха.
По щеке потекла еще одна слеза и упала на бумагу. Я открыла глаза. Все расплывалось, и я могла различить только темные пятна на белой бумаге, которые были моими фотографиями.
Моими, что за чушь.
Это были не мои фотографии, а его. Если бы я не пила, то заметила бы камеру, которая, должно быть, стояла где-то на полке рядом с дверью. В груди что-то болезненно сжалось. Я взяла папку и заставила себя впервые внимательно рассмотреть их. Очень внимательно рассмотреть. Слезы уже пропитали бумагу, а мои пальцы судорожно сжимали черную папку. Это были не мои фотографии, и не я принимала решение их делать, не говоря уже о том, чтобы публиковать. Ничего из этого не было моим решением. Эта мысль создавала у меня ощущение, что на фотографиях не мое тело. Как будто его он тоже взял без спроса.
Я поднесла снимки ближе к лицу и вытерла глаза правой рукой, чтобы лучше их рассмотреть.
Но это было мое тело. И переспать с Александром тоже было моим решением. Пальцы зависли над снимком, на котором моя кожа ярко выделялась в темноте. Мои рыжие волосы были узнаваемы, как и кожа, они в беспорядке падали мне на спину. Отдельные пряди закрывали мое лицо. Однако на втором изображении ниже его было хорошо видно в профиль. Как и мой живот. Мои ноги. Мою грудь. И мужчину подо мной тоже.
Шлюха.
Шлюха.
Шлюха.
Папка соскользнула с моих коленей и с глухим стуком упала на деревянный пол. Руки дрожали, дыхание совсем сбилось. Я перегнулась через диван и стала судорожно искать телефон, который оказался под одной из диванных подушек. Я отключила режим полета, и сразу же посыпались многочисленные уведомления о входящих сообщениях. Прикрыв одной рукой ухо, я выключила звук. Я не хотела их слышать.
Наверное, мой номер телефона остался сохраненным у кого-то из проектных групп. Я разблокировала телефон, игнорируя многочисленные входящие сообщения, и открыла контакты. Затем я нажала на имя единственного человека, с которым была готова сейчас разговаривать. Единственный человек, который, я знала, никогда не осудил бы меня.
Раздалось три гудка, затем трубку сняли. Стоило услышать «Да?» на другом конце провода, как меня словно прорвало.
– Мама? – всхлипнула я.
Внутри все горело.
Это единственное, что я сейчас могла чувствовать. Мои легкие горели.
Но меня это даже не беспокоило – эта боль отвлекала от всего остального. У меня больше не осталось ни слез, ни чувств. Я лежала на кровати в позе эмбриона, глядя на полупустую белую книжную полку. Рядом стояли две картонные коробки, в которые я покидала книги и одежду.
После разговора с мамой я начала собирать вещи и какое-то время сосредоточенно занималась только этим. Но затем снова расплакалась при мысли о том, что уеду и, возможно, не смогу закончить учебу. Однако мысль о возвращении в кампус в следующем семестре была еще более пугающей. Мама сразу предложила сесть в машину и приехать. Хотя в театре, в котором она служила, сегодня вечером была премьера. Я еле уговорила ее не делать этого, пообещав, что сама соберу вещи, возьму в аренду машину и приеду к ней рано утром. Наверное, я уеду ночью, чтобы меня никто не видел. Я окинула взглядом комнату. Работы еще много.
Я медленно села и подошла к комоду, чтобы посмотреть на часы – скоро вечер. Сразу после звонка я выключила телефон. Раньше соцсети вдохновляли меня на творчество, теперь же мне было чуть ли не противно даже брать телефон в руки. Я положила деревянные наручные часы к остальным украшениям. Мой взгляд упал на фотоаппарат, лежавший там же, на комоде. Я осторожно провела двумя пальцами по футляру, а затем завернула его в стопку одежды, которую уже уложила в свой большой чемодан. Мне казалось, что я не имею права снова снимать. По крайней мере, до тех пор, пока не решусь защитить себя. И в данный момент я не могла себе представить, что когда-нибудь это произойдет.
Затем я подошла к полке и сложила оставшиеся книги в коробки. Кто бы мог подумать, что мое нежелание избавляться от упаковочных коробок сыграет мне на руку.
Я уже освободила следующую полку, как вдруг тишину нарушил звонок в дверь. Одной рукой я держала коробку, другой – уперлась в пол, собираясь встать. В таком положении я и застыла. Совсем тихо я сделала вдох, а затем выдох. Если сделать вид, что меня нет,